СРАЖЕНИЯ У ИЗЕНСКИХ БРОДОВ

Главной помехой к быстрому захвату Рохана были для Сарумана Теодред и Эомер: люди решительные, преданные Королю, который благоволил к ним - своему единственному сыну и сыну своей сестры. Со своей стороны, они делали все возможное, чтобы оградить Короля от влияния Гримы, вошедшего в силу, когда здоровье начало изменять Теодену. Это случилось в начале 3014 года, когда ему было шестьдесят шесть; его недуг мог иметь и естественные причины, хотя рохиррим обычно жили до восьмидесяти и дольше. Но могли его вызвать или усилить несильные яды, которые давал ему Грима. В любом случае, слабость и зависимость от Гримы, которые ощущал Теоден, вызваны были по большей части лукавством и ловкостью внушений этого худого советника. Он все время стремился очернить своих основных противников в глазах Теодена, а при возможности и устранить их. Рассорить их друг с другом не удалось: до того, как "немощь" поразила Теодена, его любили все родичи и подданные, и верность Теодреда и Эомера оставалась неколебимой, даже при очевидном его слабоумии. К тому же Эомер не был честолюбив, а его любовь и уважение к Теодреду (бывшему на тринадцать лет его старше) уступали лишь любви к приемному отцу. Поэтому Грима пытался натравить их друг на друга в воображении Теодена, внушая ему, что Эомер спит и видит, как бы забрать себе побольше власти и поступать не спросясь у Короля или его Наследника. Здесь он кое в чем преуспел, и в результате Саруману удалось наконец умертвить Теодреда.
Когда в Рохане услышали о сражениях у бродов из первых рук, стало ясно, что Саруман отдал особый приказ любой ценой убить Теодреда. В первом сражении все его самые свирепые воины яростно нападали на Теодреда и его гвардию, не обращая внимания на остальные события боя, который в ином случае обернулся бы для рохиррим более сокрушительным поражением. Когда в конце концов Теодред был убит, командир саруманова войска (без сомнения, имея на то приказ), по-видимому, на время успокоился, и Саруман сделал ошибку, как оказалось, роковую, не введя немедленно новые силы и не начав тут же массовое вторжение в Вестфольд; хотя задержке его немало послужила и доблесть Гримбольда и Эльфхельма. Если бы вторжение в Вестфольд началось пятью днями раньше, подкрепления из Эдораса без сомнения не смогли бы даже приблизиться к Хельмовой пади - их окружили бы и задавили на равнине; да и сам Эдорас мог быть атакован и захвачен до появления Гэндальфа.
Уже говорилось, что доблесть Гримбольда и Эльфхельма послужила задержке Сарумана, и это обернулось его поражением. Возможно, замедление это было еще важнее, чем кажется.
Изен бурным потоком спускался от своих истоков за Изенгардом, но на равнине Прохода он замедлялся, пока не поворачивал на запад; оттуда он стремился вниз по длинным склонам к прибрежным низинам дальних пределов Гондора и Энедвайт, и становился глубоким и быстрым. Как раз перед этим поворотом на запад и находились Изенские броды. Там река, широкая и мелкая, обходила двумя рукавами большой остров, струясь по каменистому дну, покрытому галькой и валунами, нанесенными с севера. Лишь здесь большие силы, в особенности всадники или тяжеловооруженная пехота, могли пересечь реку к югу от Изенгарда. У Сарумана, таким образом, было преимущество: он мог послать свои войска вниз по любому берегу Изена и напасть на Броды, если их станут оборонять, с обеих сторон. Его силы к западу от Изена могли при необходимости отступить к Изенгарду. С другой стороны, Теодред мог послать людей через Броды в числе достаточном, чтобы либо задержать войска Сарумана, либо оборонять западный плацдарм; но будучи разбитыми, им некуда было отступать, кроме как обратно через Броды с противником на плечах, чтобы, возможно, встретить его же на восточном берегу. На юг и запад вдоль Изена дороги домой им не было, не имей они припасов для долгого путешествия в Западный Гондор.
Нападение Сарумана не было нежданным, но началось оно раньше, чем предполагалось. Разведчики Теодреда донесли ему о сборе войск перед Вратами Изенгарда, в основном (как казалось) на западном берегу Изена. Поэтому на подходы к Бродам с востока и запада он направил пеших здоровяков из вестфольдских новобранцев. Оставив три отряда всадников, вместе с конюхами и запасными лошадьми, на восточном берегу, сам он переправился через реку с главными силами своей кавалерии: восемь отрядов всадников и отряд лучников, намереваясь опрокинуть армию Сарумана, пока она не вполне изготовилась.
Но Саруман не раскрыл еще ни своих намерений, ни полной своей мощи. Силы его уже были на марше, когда Теодред только трогался. Милях в двадцати к северу от Бродов он столкнулся с их авангардом и рассеял его, причинив неприятелю потери. Но когда он двинулся вперед, чтобы атаковать основные силы, сопротивление окрепло. На самом деле противник встретил его, стоя за окопами, полными копейщиков, и Теодред в ведущем эореде был остановлен и почти окружен, ибо новые войска, спешащие из Изенгарда, теперь обходили его с запада.
Его освободил натиск подошедших сзади отрядов; но, взглянув на восток, он пришел в смятение. Это было хмурое и туманное утро, но теперь бриз с запада отгонял туманы в Проход, и к востоку от реки он рассмотрел новые войска, спешащие к Бродам, хотя о силе их нельзя было судить. Он тотчас же приказал отступать. Это всадникам, хорошо натренированным в перестроениях, удалось, они сохранили порядок и потеряли немного людей; но они так и не смогли ни скинуть противника, ни оторваться от него, ибо отступление часто задерживалось, и тогда арьергарду под командованием Гримбольда приходилось оборачиваться, словно загнанному зверю, и отгонять самых ярых преследователей.
Когда Теодред добрался до Бродов, день клонился к закату. Он поставил Гримбольда командовать гарнизоном западного берега, усиленном пятьюдесятью спешившимися всадниками. Остальных всадников и всех лошадей он тут же отправил через реку, кроме своего отряда: спешившись, он занял позиции на острове, чтобы прикрыть отступление Гримбольда, если того отбросят. Они едва успели это сделать, как пришла беда. Восточный отряд Сарумана спустился вниз по течению с неожиданной быстротой; он был значительно меньше западного, но гораздо опаснее. В его первых рядах были дунлендские всадники и большой отряд грозных орков верхом на волках, которых боялись лошади. За ними шли два батальона свирепых Уруков, тяжеловооруженных, но обученных долгим переходам с большой скоростью. Всадники и волки обрушились на погонщиков, отрезали лошадей, перебив и рассеяв их. Гарнизон восточного берега, застигнутый врасплох неожиданным нападением множества Уруков, был сметен, а всадники, только что подошедшие из-за реки, не успели построиться, и хотя они отчаянно сражались, под натиском Уруков им пришлось отойти от Бродов вдоль берега Изена.
Как только противник завладел восточной частью Бродов, появился отряд людей, или орколюдей (очевидно отправленный именно для этой цели), - свирепых, одетых в кольчуги и вооруженных топорами. Они поспешили на остров и атаковали его с обеих сторон. Одновременно войска Сарумана напали и на позиции Гримбольда на восточном берегу. Взглянув на восток, встревоженный звуками битвы и ужасными победными криками орков, тот увидел людей с топорами, теснящих воинов Теодреда от берегов острова к пригорку в его центре, и услышал могучий голос Теодреда, взывающего: Ко мне, Эорлинги! Гримбольд тут же, взяв нескольких стоявших с ним рядом людей, поспешил назад к острову. Так яростен был его натиск с тыла нападавших, что Гримбольд, сильный и крепко сложенный, прорубил себе дорогу и вместе с двумя людьми добрался до Теодреда, стоявшего, словно загнанный зверь, на пригорке. Слишком поздно. Когда он подошел к нему, Теодред уже пал, сраженный огромным человеко-орком. Гримбольд убил его и встал над телом Теодреда, решив, что тот умер; он и сам умер бы там, если бы не появился Эльфхельм.
Эльфхельм спешил по дороге из Эдораса, ведя четыре отряда в ответ на призыв Теодреда; он ожидал, что будет битва, но лишь через несколько дней. Но около пересечения с тропой, спускавшейся с Падины, его дозоры с правого фланга доложили, что в полях заметили двух всадников на волках. Почувствовав неладное, он не повернул в Хельмову падь на ночевку, как намеревался ранее, но на рысях поспешил к Бродам. После перекрестка с тропой из Падины дорога шла на северо-запад, но снова резко сворачивала к западу, оказавшись вровень с Бродами, к которым вел прямой отрезок длиной около двух миль. Поэтому Эльфхельм не слышал и не видел сражения между отступавшим гарнизоном и Уруками к югу от Бродов. Солнце село, и света почти не было, когда он оказался вблизи последнего поворота дороги, и там ему встретились скачущие в беспорядке лошади и несколько беглецов, рассказавших ему о поражении. Хотя люди и лошади уже устали, они на всем скаку преодолели прямой участок, а оказавшись в виду восточного берега, он отдал своим отрядам приказ атаковать.
Теперь удивились изенгардцы. Они услышали топот копыт и увидели черной тенью на фоне темнеющего восточного неба надвигающуюся орду (как казалось) с Эльфхельмом во главе, а рядом с ним белый штандарт - знак для тех, кто следовал за ним. Немногие остались на месте. Большинство бежало на север, их преследовали два отряда Эльфхельма. Остальных своих людей он спешил и оставил охранять восточный берег, а сам со своим отрядом поспешил на остров. Орколюди теперь были зажаты между оставшимися в живых защитниками и нападающим Эльфхельмом, причем рохиррим все еще удерживали оба берега реки. Они продолжали сражаться, но вскоре были все до одного перебиты. Сам же Эльфхельм взбежал на пригорок; и там он нашел Гримбольда, бьющегося против двух верзил с топорами за тело Теодреда. Одного Эльфхельм тут же сразил, а другой пал от руки Гримбольда.
Тогда они наклонились, чтобы поднять тело, и обнаружили, что Теодред еще дышит; но он успел лишь сказать свои последние слова: Оставьте меня здесь - держать Броды, пока не придет Эомер! Спустилась ночь. Прозвучал резкий сигнал рога, и все стихло. Атаки на западный берег прекратились, и противник там растворился во тьме. Рохиррим удержали Изенские броды; но потери их были велики, в том числе и лошадьми; королевский сын был мертв, они остались без командира и не знали, что еще может с ними приключиться.
Когда после холодной и бессонной ночи снова забрезжил серый свет, изенгардцев не было видно, кроме мертвецов, лежавших на поле боя. Вдали выли волки, ждали, когда живые уйдут. Многие из тех, кого рассеял внезапный натиск изенгардцев, стали возвращаться: одни верхом, другие вели в поводу пойманных лошадей. Тем же утром, чуть позже, большинство всадников Теодреда, оттесненных к югу вдоль реки батальоном черных Уруков, вернулись утомленные битвой, но в порядке. По их рассказам, с ними случилось примерно то же самое. Они остановились на невысоком холме и приготовились защищать его. Хотя они оттянули часть атакующих сил Изенгарда, отступление на юг без припасов было делом безнадежным. Уруки сопротивлялись всем попыткам прорваться на восток и теснили их в сторону враждебной теперь дунлендской "западной границы". Но когда всадники приготовились отразить их натиск, несмотря на глубокую ночь, вдруг зазвучал рог; и вскоре они обнаружили, что противника больше нет. У них было слишком мало лошадей, чтобы попытаться их преследовать или хотя бы послать вслед разведчиков, сколько это позволила бы темнота. Спустя какое-то время они начали осторожно двигаться обратно к северу, но не встретили сопротивления. Они решили, что Уруки отступили к Бродам, усиливая свои полчища, и ожидали снова схватиться с ними там, и очень удивились, обнаружив, что Броды держат рохиррим. Лишь позже они узнали, куда делись Уруки.
Так закончилась Первая Битва у Изенских бродов. О Второй Битве не было составлено подобных скрупулезных отчетов, из-за гораздо более великих событий, случившихся сразу же после нее. Эркенбранд из Вестфольда принял командование над западной маркой, когда на следующий день в Горнбург дошла весть о смерти Теодреда. Он отправил гонцов в Эдорас, чтобы объявить это и передать Теодену последние слова его сына, добавив свои собственные мольбы немедленно послать Эомера с той помощью, которую только можно было выделить. "Пусть же мы отстоим Эдорас здесь, на Западе", сказал он, "и не станем ждать, пока его осадят". Но резкая форма этого совета позволила Гриме и дальше тянуть время. Лишь после того, как Гэндальф прогнал его, начали что-то делать. Подкрепления с Эомером и самим Королем во главе выступили после полудня 2 марта, но той ночью была дана и проиграна Вторая Битва у Бродов, и началось вторжение в Рохан.
Сам Эркенбранд не сразу отправился к полю битвы. Все было в беспорядке. Он не знал, какие силы можно собрать в спешке; не мог он и прикинуть потери, реально понесенные войсками Теодреда. Он верно счел, что вторжение неизбежно, но что Саруман не осмелится идти на восток и напасть на Эдорас, пока стоит крепость Горнбурга, если у нее будет довольно защитников и припасов. Этими заботами и сбором всех людей Вестфольда, каких он мог найти, он был занят три дня. До своего прибытия он отдал Гримбольду командование на поле боя; но Эльфхельм и его всадники, принадлежавшие к Сбору Эдораса, не подчинялись никому. Оба командира были друзьями, верными королю и мудрыми людьми, и между ними не было разногласий; они расположили свои войска каждый сообразно своему мнению. Эльфхельм считал, что Броды больше не важны, что это скорее западня для воинов, которых лучше поставить в другом месте, ибо Саруман вполне мог послать свои полчища вниз по любому берегу Изена, - смотря по тому, куда он нацелится; а он, несомненно, прежде всего стремился опустошить Вестфольд и блокировать Горнбург до того, как из Эдораса придет помощь. Его армия, или большая ее часть, должна была таким образом спуститься по восточному берегу Изена; ибо хотя этим путем, по неровному бездорожью, они шли бы медленнее, им не пришлось бы силой прорываться через Броды. Эльфхельм поэтому советовал оставить Броды; всех имеющихся пехотинцев собрать на восточной стороне и занять позиции на пути движения противника: вдоль длинного вала, тянувшегося с запада на восток в нескольких милях к северу от Бродов; а кавалерию отвести к востоку в место, откуда, когда наступающий противник ввяжется в бой с обороняющимися, можно атаковать их фланг и сбросить их в реку, причинив как можно больше потерь. "Пусть Изен станет западней для них, а не для нас!"
Гримбольд, с другой стороны, не хотел оставлять Броды. Отчасти тому причиной были внушенные ему и Эркенбранду с детства традиции Вестфольда; но был в этом и здравый смысл. "Мы не знаем", говорил он, "какие силы еще остались у Сарумана. Но если он действительно намеревается разорить Вестфольд, оттеснить его защитников в Хельмову Падь и там запереть их, тогда эти силы должны быть очень велики. Он вряд ли выведет их все сразу. Как только он догадается или узнает наверняка, как мы расположили наши защитные порядки, он непременно пошлет по дороге из Изенгарда большое войско с наказом двигаться как можно быстрее, и, пройдя незащищенные Броды, зайдет к нам с тыла, если мы все соберемся на севере".
В конце концов Гримбольд отправил на западный край Бродов большую часть своих пехотинцев; они укрепились в земляных редутах, охранявших подходы. Сам он встал на восточном берегу с остальными своими людьми, включая тех, кто остался от всадников Теодреда. Остров он не занял. Эльфхельм же забрал своих всадников и занял позиции там, где по его планам должна была стоять основная линия обороны; так он намеревался как можно раньше обнаружить любой отряд, приближающийся вдоль восточного берега реки, и рассеять его до приближения к Бродам.
Все пошло скверно, и скорее всего, так вышло бы в любом случае: силы Сарумана были слишком велики. Он напал днем, спустившись по изенгардской дороге, и атаковал укрепления к западу от Бродов. Это была лишь малая часть его сил - как раз хватит, думал он, чтобы избавиться от ослабленных защитников. Но гарнизон Бродов упорно сопротивлялся , хотя противник во много раз превосходил его. Но в конце концов, когда оба редута завязли в гуще схватки, Уруки пробились между ними и начали переходить Броды. Гримбольд, надеясь, что Эльфхельм отразит нападение на восточном берегу, перешел через реку со всеми оставшимися у него людьми и отбросил Уруков - на время. Но тогда вражеский командир бросил в бой свежий отряд и прорвал оборону. Гримбольду пришлось отступить за Изен. Это было незадолго до заката. Он понес большие потери, но нанес еще большие потери противнику (по большей части оркам) и продолжал держать восточный берег. Противник не пытался пересечь Броды и с боем пробиться вверх по крутым склонам, чтобы выбить его с позиций; еще не пытался.
Эльфхельм не смог принять участия в этом бою. В сумерках он отошел в сторону лагеря Гримбольда, расставив своих людей группами на некотором расстоянии от него, прикрыв лагерь щитом от нападения с севера и востока. С юга они не ожидали ничего плохого, надеясь на помощь. Сразу же после отступления через Броды были отправлены нарочные к Эркенбранду и в Эдорас с известием об их тяжелом положении. Опасаясь, даже твердо зная, что вскоре им придется еще хуже, если к ним вскоре не придет помощь, на которую нельзя было надеяться, защитники Бродов приготовились сделать все возможное, чтобы задержать продвижение Сарумана до того, как их затопчут. Большая часть людей бодрствовала в полном вооружении, лишь несколько человек попеременно пытались урвать хоть чуть-чуть отдыха и сна. Гримбольд и Эльфхельм не спали, ожидая рассвета и страшась того, что принесет.
Им не пришлось ждать так долго. Полночь еще не настала, когда на севере завиднелись красные огни, приближавшиеся вдоль западного берега реки. Это был авангард основных сил Сарумана, которые он теперь послал на захват Вестфольда. Они быстро приблизились, и внезапно вся орда словно вспыхнула. Сотни факелов загорелись от тех, что несли командиры отрядов, и Саруманово воинство, захватив по пути своих людей, уже стоявших на западном берегу, рекой огня прокатилось через Броды с воплями ненависти. Большой отряд лучников мог бы заставить их пожалеть о свете своих факелов, но у Гримбольда была лишь горстка стрелков. Он не смог удержать восточный берег и отступил, оборонив свой лагерь стеной щитов. Вскоре он был окружен, и нападавшие бросали в людей факелы, перекидывая некоторые поверх щитов в надежде поджечь припасы и испугать тех лошадей, что еще оставались у Гримбольда. Но стена щитов устояла. Тогда, поскольку орки были менее пригодны в таком сражении из-за их роста, против нее были брошены отряды яростных дунлендских горцев. Но несмотря на всю свою ненависть, дунлендцы все еще боялись встретиться с рохиррим лицом к лицу, и они были к тому же менее искусны в воинских делах и хуже прикрыты доспехами. Стена щитов все еще держалась.
Напрасно Гримбольд смотрел, не придет ли помощь от Эльфхельма. Никто не пришел. Тогда в конце концов он решил привести в действие, если получится, план, который он заранее составил подобного безнадежного положения. Он наконец признал правоту Эльфхельма и понял, что хотя его люди могут сражаться до последнего, и сделали бы так, получив такой приказ, подобная доблесть не поможет Эркенбранду: любой воин, кому удалось бы вырваться из кольца и уйти на юг, принес бы больше пользы, хотя и не стяжал бы себе славы.
Ночь была облачной и темной, но теперь прибывающая луна замерцала в просветах бегущих облаков. С востока налетел ветер: предвестник той бури, что с наступлением дня пронеслась над Роханом и разразилась над Хельмовой Падью следующей ночью. Гримбольд вдруг обнаружил, что большинство факелов погасло, а ярость натиска ослабла. Поэтому он тут же посадил в седла тех всадников, для которых хватило лошадей, не более половины эореда, и поставил командиром над ними Дунхира. Стена щитов открылась в сторону востока, и всадники вышли наружу, отбросив нападающих с этой стороны; затем, разделившись и обходя лагерь вокруг, они атаковали противника на севере и юге от него. Неожиданный маневр увенчался успехом - на какое-то время. Противник был в замешательстве и смятении; многие сначала решили, что с востока подошло множество всадников. Сам Гримбольд остался на месте с отборным пешим арьергардом, подготовленным заранее, прикрывая вместе со всадниками Дунхира стремительный отход остальной части своих людей. Но саруманов командир вскоре догадался, что стена щитов открылась, а ее защитники уходят. К счастью, тучи закрыли луну, и снова стало темно, а он торопился. Он не позволил своим войскам в темноте преследовать беглецов, раз уж Броды все равно захвачены. Он собрал как можно больше своих солдат и двинулся по дороге на юг. Так выжила большая часть людей Гримбольда. Они растеряли друг друга в ночи, но, выполняя приказ, двигались в стороне от Дороги, к востоку от того места, где она сворачивала на запад, к Изену. Они были рады, но удивлялись отсутствию врагов, не зная, что уже несколько часов назад на юг прошла большая армия, что Изенгард теперь охраняют лишь его стены да ворота.
По этой причине не было никакой помощи от Эльфхельма. Более половины саруманова воинства было отправлено вниз по восточному берегу Изена. Они шли медленнее западных отрядов, двигаясь по неровному бездорожью; да и факелов у них не было. Но перед ними, стремительные и бесшумные, шли ужасные орки верхом на волках. Прежде чем Эльфхельма успели предупредить, что враг приближается по его берегу, волки и их всадники оказались между ним и лагерем Гримбольда; они пытались окружить каждую из небольших групп, которыми расположились рохиррим. Было темно, и все его люди растерялись. Он построил всех, кого удалось собрать, плотным клином, но ему все же пришлось отступить на восток. Он не мог добраться до Гримбольда, хотя знал, что тому нелегко - Эльфхельм уже собирался двинуться на помощь, когда его самого атаковали орки на волках. Но он также верно догадался, что нападавшие были лишь предвестниками силы слишком великой, чтобы ей сопротивляться, которая двинется на юг. Ночь тянулась медленно; ему оставалось лишь ждать рассвета.
В дальнейших событиях много неясного, поскольку полностью все знал только Гэндальф. Он получил известия о случившейся беде лишь к вечеру 3-го марта. Король тогда находился недалеко от пересечения Дороги с проселком на Горнбург - чуть к востоку. Оттуда по прямой было около девяноста миль до Изенгарда; и чтобы попасть туда, Гэндальф, очевидно, летел изо всех светозаровых сил. Он был у Изенгарда в ранних сумерках и, не прошло и двадцати минут, снова тронулся в путь. И по дороге туда, когда прямой путь лежал недалеко от Бродов, и обратно на юг в поисках Эркенбранда, он должен был встречаться с Гримбольдом и Эльфхельмом. Они были уверены, что он действует от имени короля, не только потому, что у него под седлом был Светозар, но также и оттого, что он знал имя посланного ими Кеорла, и содержание его депеши; и они восприняли данные им советы как приказы. Воинов Гримбольда он отправил на юг к Эркенбранду...
ПРИМЕЧАНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ
(i)
В заметках, связанных с этим текстом, приводится более подробный рассказ о Маршалах Края в 3019 году и в годы после окончания Войны за Кольцо:
Маршал Края - высший военный чин, титул королевского военачальника (которых было три), командир королевской конницы, состоявшей из полностью экипированных и тренированных Всадников. Округ Первого Маршала включал столицу, Эдорас, и близлежащие королевские земли (включая Harrowdale). Он командовал Всадниками на Сборе Эдораса, на котором присутствовали Всадники из этого округа, а также из некоторых областей Западного и Восточного Краев*, для которых Эдорас был самым удобным местом сбора. Второй и Третий Маршалы принимали командование, если того требовало время. В начале 3019 года угроза, исходящая от Сарумана, стала весьма серьезной, и Второй Маршал, принц Теодред, принял командование над Западным Краем, обосновавшись в Хельмовой Пади; а Третий Маршал, племянник Короля Эомер, командовал Восточным Краем, оставаясь у себя дома, в Альдбурге в Фолде.†
В дни Теодена никто не исполнял обязанностей Первого Маршала. Он взошел на трон еще молодым человеком (в возрасте тридцати двух лет), энергичным и воинственным; к тому же он был прекрасным наездником. В случае войны он лично командовал бы Сбором Эдораса; но долгие годы в его королевстве царил мир, и он ездил со своими рыцарями и своим Сбором лишь на учения или на парады; хотя тень пробуждающегося Мордора сильно выросла с времен юности Теодена к временам его старости. В те мирные годы Всадниками и прочими воинами в гарнизоне Эдораса командовал офицер, имевший звание маршала (в 3012-19 гг. это был Эльфхельм). Когда Теоден, как казалось, преждевременно состарился, положение не изменилось, и никакого эффективного центрального командования не было: такое состояние дел поддерживалось советником Гримой. Король, становясь дряхлым и редко покидая дом, приобрел привычку передавать приказы Капитану дворцовой стражи Хаме, Эльфхельму и даже Маршалам Края через Гриму Червослова. Это вызывало недовольство, но приказы выполнялись, по крайней мере внутри Эдораса. Что до сражений, когда началась война с Саруманом, Теодред без приказа принял общее командование. Он созвал сбор Эдораса и увел множество Всадников, которыми командовал Эльфхельм, чтобы усилить Сбор Вестфольда и помочь ему отразить нападение.
Во времена войны каждому из Маршалов Края отходил под начало, как часть "домочадцев" (то есть войск в боевой готовности, расквартированных около его резиденции) эоред, готовый к битве, который Маршал мог в случае опасности использовать по собственному усмотрению. Именно это и сделал Эомер*; но обвинение против него, выдвинутое Гримой, состояло в том, что вопреки запрету Короля он увел невостребованные пока силы Восточного Края из Эдораса, который был недостаточно защищен; и в том, что, зная о катастрофе у Бродов и смерти Теодреда Эомер гнался за орками до далекой Пустоши; и в том, что он против приказа позволил странникам идти свободными и даже дал им лошадей.
После смерти Теодреда командование над Западным Краем (вновь без указаний из Эдораса) перешло к Эркенбранду, Лорду оврага Падины и многих других земель в Вестфолде. В юности он, как большинство лордов, был офицером Королевских Всадников, но не сейчас. Однако он был самым значительным лордом в Западном Крае, и поскольку его народ находился в опасности, его правом и обязанностью было собрать всех, кто мог держать оружие, для отражения нападения. Он принял под начало и Всадников Западного Сбора; но Эльфхельм оставался независимым командиром Всадников Сбора Эдораса, которых Теодред призвал на помощь.
После того, как Гэндальф исцелил Теодена, ситуация изменилась. Король стал командовать лично. Эомер был восстановлен в правах и номинально стал первым Маршалом, готовым принять командование, если Король погибнет или силы оставят его; но этот титул не был использован, и, поскольку Король присутствовал в армии, Эомер мог лишь помогать советом, но не приказывать. Роль, которую он играл, во многом совпадала с ролью Арагорна: несомненный лидер среди лидеров из тех, кто служил Королю.*
Когда в Harrowdale был созван Полный Сбор, и "линия выступления" и план битвы были насколько возможно определены,† Эомер остался в том же положении, двигаясь вместе с Королем (как командующий основным эоредом, Компаньон Короля) и действуя, как главный королевский советник. Эльфхельм стал Маршалом Края и руководил первым эоредом Сбора Восточного Края. Гримбольд (ранее не упоминавшийся в этом тексте) исполнял функцию, хоть и не имел титула Третьего Маршала и командовал Сбором Западного Края.‡ Гримбольд пал в Пеленнорской Битве, и Эльфхельм стал военачальником Эомера, ставшего Королем; он остался командующим над всеми рохиррим в Гондоре, когда Эомер отправился к Черным Воротам, и он разбил вражескую армию, вторгшуюся в Анориэн (The Return of the King V, конец главы 9 и начало главы 10). Он был среди основных свидетелей на коронации Арагорна (там же, VI 5).
Сказано, что после похорон Теодена, когда Эомер устанавливал новые порядки в своей стране, Эркенбранд был назначен Маршалом Западного края, а Эльфхельм - Маршалом Восточного Края, и эти титулы сохранились впоследствии, заменив собой титулы Второго и Третьего Маршалов, и ни один из них никогда не считался значительней другого. Во время войны особое значение принимала должность Наместника Короля: он правил страной, если Король был в армии и командовал в поле, если по какой-то причине Король оставался дома. В мирное время эта должность использовалась только тогда, когда Король из-за болезни или старости снимал с себя полномочия; тогда занимающий эту должность становился Наследником трона, если подходил по возрасту. Но во время войны Совет не позволял старому Королю посылать Наследника в битву за пределы страны, если у него не было хотя бы еще одного сына.
(ii)
Здесь приводится текст длинного примечания к тексту (к тому месту, где обсуждаются различные мнения командиров по поводу важности Бродов Изена, стр. 229). Начало его в большой степени повторяет то, что сказано в другом месте книги, но я счел, что лучше будет привести его целиком.
В древние времена южной и восточной границами Северного Королевства служил Сероструй, а западной границей Южного Королевства был Изен. Мало кто из нуменорцев бывал в землях, расположенных между ними (Энедвайт, или "средние земли"). Во времена Королей они были частью Гондора,* но там ими почти не интересовались, за исключением того, что высылали дозоры и поддерживали Королевский Тракт. Он тянулся от Осгилиата и Минас Тирита до самого Форноста на далеком севере, пересекал Броды Изена и проходил через Энедвайт, держась высоких мест в его центральной и северо-восточной части до тех пор, пока он не спускался в западные земли вокруг нижнего течения Сероструя, пересекая его по возведенной дамбе, ведущей к большому мосту у Тарбада. В те дни этот регион был слабо заселен. В болотистых землях у устьев Сероструя и Изена жили немногочисленные племена "дикарей" - рыбаков и птицеловов, родственных по языку и происхождению Друэдайн, живущих в лесах Анориэна.† У подножия Мглистых Гор, с западной стороны, жили остатки тех людей, которых Рохиррим впоследствии называли дунландцами - угрюмый народ, родственный древним обитателям Белых Гор, которых проклял Исилдур.‡ Они не любили Гондор, но хотя и были достаточно смелы и безрассудны, их было слишком мало и они слишком боялись мощи Королей, чтобы досаждать им и отвращать их внимание от востока, где были главные опасности. Дунландцы, как и жители Арнора и Гондора, пострадали от Великого Мора в 1636-7 гг. третьей эпохи, но меньше, чем другие народы, поскольку они жили обособленно и не имели дел с другими людьми. Когда закончились дни Королей (1975-2050) и началось увядание Гондора, они в сущности перестали быть подданными Гондора. За Королевским Трактом в Энедвайте перестали ухаживать, а мост Тарбада развалился и превратился в опасный брод. Границей Гондора был тогда Изен и Врата Каленардона (так они назывались в то время). Врата охранялись крепостями Агларонд (Горнбург) и Ангреност (Изенгард), а Броды Изена - лишь через них можно было легко проникнуть в Гондор - всегда охранялись против вторжения из "Диких Земель".
Но во время Бдительного Мира (с 2063 по 2460) народ Каленардона хирел: самые сильные год за годом уходили на восток, держать оборону на Андуине, а оставшиеся стали простоватыми и были далеки от забот Минас Тирита. Гарнизоны крепостей не обновлялись и были оставлены заботам местных наследственных предводителей, подчиненные которых все больше теряли чистоту крови. Ведь дунландцы беспрепятственно и неуклонно проникали за Изен. Таким образом когда возобновились нападения на Гондор с востока, орки и вастаки заполонили Каленардон и осадили крепости, которые не смогли бы держаться долго. Тогда пришли Рохиррим и после победы Эорла на полях Келебранта в 2510 году его воинственный и многочисленный народ ворвался в Каленардон, ведя с собой много лошадей, сметая или уничтожая восточных захватчиков. Наместник Кирион даровал им Каленардон, который с тех пор назывался Краем Всадников, а в Гондоре - Роханд (позднее - Рохан). Рохиррим сразу начали заселять этот край, хотя во времена правления Эорла их восточные границы вдоль Эмин Муил и Андуина все еще подвергались нападениям. Но при Брего и Алдоре дунландцев выжили, выгнав за Изен, а Броды Изена стали охранять. Таким образом Рохиррим заслужили ненависть дунландцев, которая не иссякла до самого возвращения Короля, до которого было еще далеко. Как только Рохиррим ослабевали или оказывались в беде, дунландцы возобновляли свои нападения.
Ни одному другому союзу народов обе стороны не были так верны, как это было в союзе Гондора и Рохана с клятвой Кириона и Эорла. И из всех стражей широких травянистых равнин Рохана именно Рохиррим лучше всего подходили к этим землям. Однако в таком положении дел крылась и смертельная опасность, что стало ясным во дни Войны Кольца, поставившей Гондор и Рохан на край гибели. Причин тому было несколько. Во-первых, Гондор всегда направлял свое внимание на восток, откуда приходили все его опасности - враждебность "диких" дунландцев казалась Наместникам чем-то несущественным. Во-вторых, Наместники сохранили в своей власти башню Ортханк и кольцо Изенгарда (Ангреноста) - ключи Ортханка были переправлены в Минас Тирит, башня заперта, а в кольце Изенгарда жили лишь гондорский предводитель со своим небольшим народом, к которому присоединились исконные наследственные стражи Агларонда. Саму крепость [Агларонд. Прим. перев.] починили с помощью каменщиков Гондора и затем препоручили Рохиррим*. Из их числа набирались стражи Бродов. По большей части их поселения были у подножия Белых Гор и в широких или узких горных долинах. У северных границ Вестфольда они бывали редко и только при необходимости, страшась выступов Фангорна (леса Энтов) и хмурых стен Изенгарда. Они чурались "Лорда Изенгарда" и его скрытного народа, приписывая им использование темной магии. А посланцы из Минас Тирита прибывали в Изенгард все реже, пока не перестали появляться совсем. По-видимому среди множества своих забот Наместники забыли о Башне, хотя они и сохраняли у себя ключи.
Однако западная граница и линия Изена естественным образом контролировались Изенгардом и это, очевидно, понимали Короли Гондора. Изен тек от своих истоков вдоль восточной стены Кольца и затем продолжал идти на юг, оставаясь еще небольшой рекой, не представляя серьезного препятствия для тех, кто его пересекает, хотя течение было очень быстрым, а вода странным образом холодной. Но Большие Ворота Ангреноста выходили к западу от Изена и если в крепости были войска, врагов с западной стороны должно было быть очень много, если они хотели попасть в Вестфольд. Кроме того Ангреност был более чем вдвое, чем Агларонд, ближе к Бродам, к которым вела широкая дорога от Ворот, пригодная всадников, идущая большей частью по ровной местности. Ужас, обитающий в огромной Башне и страх перед мраком Фангорна, лежащим за ней, мог защищать ее какое-то время, но если она была безлюдна и заброшена, как это было в поздние дни Наместников, такая защита была бесполезна.
Так и случилось. Во время правления короля Деора (2699-2718) Рохиррим убедились, что сторожить одни лишь Броды недостаточно. Поскольку ни Рохан ни Гондор не уделяли внимания этому удаленному клочку земли, лишь позднее выяснилось, что там происходило. Род гондорских предводителей Ангреноста пресекся и командование крепостью перешло в руки семьи простых жителей, а они, как говорили, уже давно потеряли чистоту крови и были более расположены к дунландцам, нежели к "диким северянам", захватившим землю. Минас Тирит был где-то далеко и они вовсе не принимали его во внимание. После смерти короля Алдора, который выбил остатки дунландцев и даже нанес ответный удар по их землям в Энедвайте, дунландцы втайне от Рохана, но с молчаливого согласия Изенгарда, снова начали просачиваться в северный Вестфольд, основывая поселения в узких долинах к западу и к востоку от Изенгарда и даже у южной опушки Фангорна. Во время правления Деора они открыто проявили враждебность, нападая на стада и конюшни Рохиррим в Вестфольде. Вскоре Рохиррим стало ясно, что нападающие не пересекали Изен ни через Броды ни вообще где-либо далеко к югу от Изенгарда, поскольку Броды охранялись.* Деор поэтому начал поход на север и был встречен войском дунландцев. Его он победил, но был обескуражен, обнаружив, что и Изенгард настроен враждебно. Думая, что он освободил Изенгард из-под осады дунландцев, он отправил к Воротам посланцев со словами дружбы, но ворота перед ними были закрыты и ответом был только выстрел из лука. Как стало впоследствии известно, дунландцы, проникнув внутрь как друзья, захватили Кольцо Изенгарда и перебили немногих оставшихся из древних стражей, которые (в отличии от большинства) не желали смешения с дунландцами. Деор немедленно отправил послание Наместнику в Минас Тирит (в то время, в 2710 г., им был Эгалмот), но тот не мог послать помощь и дунландцы продолжали владеть Изенгардом до тех пор, пока они не стали вымирать от сильного голода во время Долгой Зимы (2758-9) и не сдались Фреалафу (впоследствии он стал первым Королем Второй Линии). Но у Деора не было сил штурмовать или осаждать Изенгард и в течение многих лет Рохиррим держали большое войско всадников на севере Вестфольда. Это продолжалось до больших вторжений 2758.*
Из всего этого вполне понятно, что когда Саруман предложил принять власть над Изенгардом, отстроить и переделать его ради защиты Запада, и король Фреалаф и наместник Берен приняли его с радостью. И когда Саруман поселился в Изенгарде, а Берен отдал ему ключи от Ортханка, Рохиррим вновь стали сторожить Броды Изена, как самое уязвимое место во всей их западной границе.
Нет сомнений, что Саруман сделал свое предложение искренне или по крайней мере с благим намерением защитить Запад, до тех пока он сам руководил этой защитой, будучи главой совета. Он был мудр и понимал, что месторасположение Изенгарда и его мощь - как рукотворная так и природная - имела огромное стратегическое значение. Линия Изена, зажатая между Изенгардом и Хорнбургом, была защитой от вторжения с востока (неважно, вдохновлял ли и вел ли его Саурон), направленного на окружение Гондора или вторжение в Эриадор. Но в конце концов он обратился ко злу и стал врагом, а Рохиррим, несмотря на предупреждения о его растущей злобе на них, продолжали располагать основные силы на западной стороне Бродов до тех пор, пока Саруман в открытой войне не показал им, что Броды были недостаточной защитой без Изенгарда и еще меньшей - против него.

I
ДРУАДАНЫ
Люди народа Халет были непохожи на других атанов, и язык у них был другой; союз с эльдарами объединил их с другими атанами, но они все равно оставались сами по себе. Между собой они продолжали говорить на своем языке, и хотя им пришлось выучить синдарский, чтобы общаться с эльдарами и другими атанами, большинство из них говорили на нем неуверенно, а многие из тех, кто редко покидал свои леса, и вовсе его не знали. Они не любили никаких новшеств, и сохраняли многие обычаи, казавшиеся странными эльдарам и прочим атанам, с которыми халадины встречались в основном во время войн. Тем не менее их уважали, как верных союзников и доблестных воинов, хотя на те войны, что велись за пределами их земель, они высылали лишь небольшие отряды: халадины всегда были малочисленным народом, и заботились прежде всего о безопасности своих лесов. В лесных войнах они не знали себе равных. Очень долго даже те орки, что были специально натасканы для этого, не смели показаться вблизи их границ. У них был странный обычай: среди их воинов было много женщин, хотя они редко участвовали в больших битвах за пределами своей страны. По-видимому, так повелось исстари: их правительница Халет была прославленной амазонкой, и ее сопровождал отряд женщин-телохранительниц.
Самым удивительным в обычаях халадинов было то, что среди них жили люди совсем другого племени, каких ни эльдары, ни другие атаны никогда прежде не встречали. Их было немного, несколько сотен, и селились они отдельными семьями или небольшими группами, но были дружны меж собою, словно члены одной общины. Народ Халет называл их друхами (dr?g - это было слово из их языка). Эльфам и прочим людям они казались некрасивыми: они были приземистыми (фута четыре ростом), но очень коренастыми, толстозадыми, с короткими толстыми ногами. Их широкие плосконосые лица были неподвижными, шевелились лишь толстые губы; а глубоко посаженные глаза, такие черные, что зрачков не было видно, прятались под нависающими бровями, и их движение можно было заметить только вблизи, но в гневе они вспыхивали красным огнем. Растительности у них на лице не было; только у некоторых мужчин (гордившихся таким отличием) на подбородке рос жидкий хвостик черных волос. Голоса у них были низкие, гортанные, но их смех был удивительно звонким и раскатистым, и необыкновенно заразительным, потому что в нем звучало чистое веселье, не отравленное ни насмешкой, ни злобой. В мирное время они часто смеялись за работой или за игрой, так, как другие люди поют. Но враги они были беспощадные, и, будучи пробужден, их гнев долго не остывал, хотя заметить его можно было только по огню в их глазах: сражались они молча, и не праздновали побед, даже побед над орками, единственными существами, которых они ненавидели по-настоящему.
Эльдары звали их друаданами, признавая их атанами, потому что все их любили. Но век их, к сожалению, был краток; их всегда было немного, и к тому же они несли большие потери в войнах с орками, потому что орки платили им ненавистью за ненависть, и не упускали случая взять их в плен, чтобы замучить. Когда Моргот одержал победу над всеми королевствами эльфов и людей в Белерианде, от друаданов осталось всего несколько семей, в основном женщины и дети. Некоторые укрылись в последних убежищах в Устьях Сириона.
Друаданы были очень полезны тем, с кем жили, и, пока их было еще немало, многие звали их к себе; но они редко соглашались покинуть земли народа Халет. Не было им равных в выслеживании любых живых тварей, и они охотно обучали этому искусству своих друзей, но их ученикам было далеко до них: у друаданов чутье было не хуже, чем у собаки, да к тому же они были еще и зоркими. Они хвалились, что с наветренной стороны учуют орка раньше, чем другие люди его увидят, а по следу найдут его и через несколько недель, если только он шел не по воде. В растениях они разбирались немногим хуже эльфов, хотя и не учились у них, и говорят, что, едва успев переселиться в новые земли, они уже знали все местные растения, большие и малые, какие из них ядовиты, какие съедобны, и давали имена всем, что были им прежде неизвестны.
Друаданы, как и остальные атаны, не имели письменности до встречи с эльдарами; но и эльдарские руны и письмена они тоже не изучали. Сами они не изобрели никакой письменности, если не считать нескольких простых знаков, служивших для обозначения дорог и передачи информации или предупреждений. Видимо, у них уже в далеком прошлом существовали кремневые орудия для выцарапывания и вырезания знаков, и они продолжали пользоваться ими, хотя атаны успели познакомиться с металлами и кузнечным ремеслом еще до того, как пришли в Белерианд, потому что металлы были труднодоступны, и металлические орудия и инструменты стоили очень дорого. Но когда в Белерианде благодаря общению с эльдарами и торговле с гномами Эред Луин эти вещи стали доступнее, друаданы проявили большой талант к резьбе по дереву и по камню. Они уже были знакомы с красителями, в основном растительными, и рисовали на дереве или плоских камнях; иногда они пытались делать лица, которые рисовали на дереве, рельефными. И когда у них появились более острые инструменты, они с удовольствием стали вырезать изображения людей и животных, как игрушки и орнаменты, так и большие скульптуры, и у самых искусных они выходили совсем как живые. Иногда их скульптуры бывали причудливыми и фантастическими, а иногда даже страшными: одной из мрачных шуток их искусства были изображения орков, удирающих, вопя от ужаса, - друаданы ставили их вдоль границ. Еще они ставили свои собственные изображения на перекрестках и поворотах лесных дорог. Эти статуи назывались "дозорные камни"; самые известные из них стояли у Перекрестий Тейглина: каждая из них изображала друадана, ростом больше настоящего, попирающего ногами убитого орка. Эти изображения водружались не просто как вызов врагам: орки боялись их, и верили, что в них живет злобный дух Огхор-хай (так они называли друаданов), и что они как-то передают вести своих создателям. Поэтому орки редко осмеливались прикасаться к ним или пытались разбить их, и, если их было не слишком много, поворачивали назад у "дозорного камня".
Но удивительнее всего была способность этих людей к полному молчанию и полной неподвижности: иногда они просиживали по нескольку дней, скрестив ноги, положив руки на колени или сложив их на животе, закрыв глаза или глядя в землю и не шевелясь. Среди народа Халет ходила такая история:
Однажды один из самых искусных драуданских каменотесов сделал статую своего покойного отца, и поставил ее у дороги неподалеку от своего дома. Потом он уселся рядом и предался воспоминаниям. Мимо проходил лесной житель, направлявшийся в дальнюю деревню; увидев двух друхов, он поклонился и поздоровался. Ответа он не получил. Он постоял немного, присматриваясь к ним, и пошел дальше, говоря себе: "эти друхи все искусные каменотесы, но эти две статуи совсем как живые". Через три дня он шел обратно и присел отдохнуть, прислонившись к одной из статуй. Плащ он повесил на статую сушиться, потому что в дороге попал под дождь, а теперь припекало солнце. Так он и заснул; но вскоре его разбудил голос той статуи, к которой он прислонился:
- Я надеюсь, ты уже отдохнул, но если ты хочешь спать дальше, пересядь, пожалуйста, к другому. Ему уже не захочется поразмять ноги; а в твоем плаще на солнце слишком жарко.
Говорят, что друаданы часто садились и застывали так, когда оплакивали беды или утраты; но иногда они просто раздумывали или строили планы. Еще они пользовались своей неподвижностью, стоя на страже: они сидели или стояли, укрывшись в тени, и, хотя казалось, что их глаза закрыты или устремлены в пустоту, ничто, происходящее поблизости, не ускользало от них. Их незримое бдение было таким напряженным, что незваные гости ощущали его, как некую угрозу, и спешили отступить прежде, чем их окликнут; но если мимо проходил враг, друаданы подавали сигнал: пронзительный свист, невыносимый вблизи и слышный издалека. В беспокойные времена стражники из друаданов очень ценились среди народа Халет; а если таких стражников не было, они ставили у своих домов их скульптурные изображения, веря, что они способны отвести беду от людей (друаданы их для того и делали).
На самом деле, хотя люди народа Халет любили друаданов и доверяли им, многие из них считали, что друаданы обладают некой сверхъестественной, магической силой; и среди их преданий о чудесах было несколько историй о подобных вещах. Вот одна их них:

Преданный камень
Жил однажды друх по имени Агхан, известный как хороший лекарь. он был большим другом Бараха, лесного жителя из народа Халет, жившего на хуторе в лесу, милях в двух от ближайшей деревни. Семья Агхана жила немного ближе, и он почти все свободное время проводил с Барахом и его женой, и их дети очень любили его. Но вот наступили беспокойные времена: банда отчаянных орков пробралась в окрестные леса, и теперь орки бродили по двое и по трое, подстерегая одиноких путников и нападая по ночам на хутора. Домашние Бараха не слишком беспокоились, потому что Агхан оставался у них на ночь и стерег дом. Но однажды утром он пришел к Бараху и сказал ему:
- Друг, я получил дурные вести от своих, и, боюсь, мне придется на время оставить тебя. Мой брат ранен, и теперь лежит больной и зовет меня, потому что я умею залечивать раны, нанесенные орками. Я вернусь, как только смогу.
Барах был сильно обеспокоен, а его жена и дети заплакали, но Агхан добавил:
- Я сделаю, что смогу. Я принес сюда дозорный камень и поставил его у вашего дома.
Барах пошел с Агханом, и тот показал ему дозорный камень. Он был большой и тяжелый, и сидел под кустами недалеко от дверей. Агхан положил на него руку и немного погодя сказал:
- Вот, я оставил в нем часть своей силы. Пусть он хранит тебя от беды!
Две ночи все было спокойно, но на третью ночь Барах услышал пронзительный предупреждающий свист друаданов - или, скорее, он ему приснился, потому что больше никто не проснулся. Встав с постели, он снял со стены свой лук и подошел к узкому оконцу; в окно он увидел двух орков, которые обкладывали его дом хворостом, собираясь его поджечь. Барах задрожал от страха, потому что орки носили с собой то ли серу, то ли еще какое дьявольское снадобье, которое мгновенно вспыхивает и не тушится водой. Придя в себя, он натянул лук, но в этот миг, когда уже вспыхнуло пламя, он вдруг увидел друха, бегущего на орков. Одного он свалил ударом кулака, другой удрал, а друх бросился в огонь, и стал прямо босыми ногами разбрасывать сучья и затаптывать орочье пламя, расползавшееся по земле. Барах бросился к дверям, но когда он отодвинул засов и выскочил наружу, друх уже исчез. Орка, который упал, тоже не было видно. Огонь угас, оставив только чад и вонь.
Барах вернулся в дом, чтобы успокоить семью, разбуженную шумом и запахом гари; но когда рассвело, он снова вышел из дома и осмотрелся. Он заметил, что дозорный камень исчез, но промолчал об этом. "Сегодня ночью придется сторожить мне", - подумал он, но днем пришел Агхан, и все очень обрадовались ему. На Агхане были сандалии с толстыми подошвами, какие друхи носили в каменистых местах или там, где много колючек, и он выглядел усталым, но довольным и, улыбаясь, сказал:
- Хорошие новости. Мой брат выздоравливает: я вовремя успел остановить действие яда. А еще я знаю, что разбойников перебили или разогнали. У вас все в порядке?
- Все живы, - ответил Барах. - Пойдем со мной, я тебе все покажу и расскажу.
Он привел Агхана на место пожара и рассказал о ночном нападении.
- Дозорный камень исчез - должно быть, орки постарались. Что ты об этом думаешь?
- Скажу, когда посмотрю и подумаю еще, - ответил Агхан, и принялся осматривать все вокруг. Барах следовал за ним. Наконец Агхан привел его в кусты на краю той вырубки, где стоял дом. Там они нашли дозорный камень, сидящий на убитом орке; его ноги почернели и растрескались, а одна ступня отвалилась и лежала рядом. Лицо Агхана помрачнело, но он сказал:
- Неплохо! Он сделал, что мог. И хорошо, что затаптывать орочье пламя пришлось ему, а не мне.
Он сел на землю, снял сандалии, и Барах увидел, что ноги у него перевязаны. Агхан снял повязки.
- Уже подживает, - сказал он. - Я две ночи сидел с братом, а прошлой ночью уснул. Под утро я проснулся от боли, и увидел, что ноги у меня покрылись волдырями. Тогда я догадался, что случилось. Что поделаешь! Когда передаешь часть своей силы вещи, которую ты сделал, приходится терпеть боль от ран, которые ей наносят.
Другие сведения о друаданах
Отец очень старался подчеркнуть, что друаданы в корне отличаются от хоббитов. Они совсем иначе сложены. Друаданы были выше ростом, крепче сбиты, и гораздо сильнее. Лица у них были неприятные (с точки зрения прочих людей); и, в то время как у хоббитов волосы были густые (но при этом короткие и курчавые), у друаданов волосы были жидкие и прямые, и на ногах у них волосы не росли. Им случалось бывать такими же веселыми, как хоббиты, но в общем характер у них был скорее мрачный, и они бывали ядовито-насмешливыми, и даже жестокими. Они обладали некими сверхъестественными, магическими способностями (по крайней мере, им их приписывали). Кроме того, они были народ умеренный, ели мало, даже когда всего было вдоволь, и пили одну воду. Кое-чем они напоминали скорее гномов: ростом, сложением, выносливостью, и своим искусством в обработке камня, и мрачностью характера, и странными способностями. Но "магия", которую приписывали гномам, была совершенно иной; кроме того, гномы были гораздо угрюмее, и, наконец, гномы были долгожителями, а друаданы, наоборот, жили меньше прочих людей.
Только в одной отдельной записи говорится о связи между друаданами, которые в Первую Эпоху жили в Белерианде и охраняли дома народа Халет в Бретильском лесу, и далекими предками Гхан-бури-Гхана, который провел Рохиррим Каменоломной долиной к Минас-Тириту ("Возвращение короля",V,5), или творцами статуй на дороге в Дунхарроу (там же, V,3). В записи сказано:
"Часть друаданов ушла вместе с народом Халет в конце Первой Эпохи и жила вместе с ним в [Бретильском] лесу. Но большинство их осталось жить в Белых горах, несмотря на то, что пришедшие туда позднее люди, вновь предавшиеся Тьме, преследовали их".
Здесь сказано также, что в Гондоре всегда признавали сходство между статуями Дунхарроу и остатками друат (Мерри Брендизайк заметил его, как только увидел Гхан-бури-Гхана), хотя в те времена, когда Исилдур основал королевство нуменорцев, друаданы выжили только в Друаданском лесу и в Друвайт Йаур (см. ниже).
Таким образом мы, при желании, можем дополнить предание о приходе аданов ("С", стр.141-146) рассказом о друаданах, спустившихся с Эред Линдон в Оссирианд вместе с халадинами (народом Халет). В другой записи сказано, что историки Гондора полагали, что первыми людьми, переправившимися через Андуин, были именно друаданы. Считалось, что они вышли из земель, лежащих к югу от Мордора, но, не доходя до берегов Харадвайта, повернули на север в Итилиэн и, отыскав переправу через Андуин (вероятно, вблизи Кайр Андроса), в конце концов поселились в долинах Белых гор и в лесах у их северного подножия. "Они были скрытным народом, и с недоверием относились к прочим людям, которые преследовали их с тех пор, как они себя помнили, и поэтому друаданы отправились на запад, ища страну, где они могли бы укрыться от врагов и жить в покое". Но об истории их дружбы с народом Халет ни здесь, ни в других записях ничего не говорится.
В одном эссе о названиях рек Средиземья, уже цитированном ранее, упоминается о друаданах Второй Эпохи. Там (на стр. 170) сказано, что туземцы Энедвайта, бежавшие от опустошений, произведенных нуменорцами по берегам Гватло,
не осмелились перейти Изен и поселиться на большом полуострове между Изеном и Лефнуи, образовывавшем северный берег бухты Бельфаласа из-за "бесов" (P?kel-men), скрытного и свирепого народа, неутомимых и безмолвных охотников, стреляющих отравленными стрелами. Они говорили, что всегда жили в тех местах, а прежде еще и в Белых горах. Они не обращали внимания на Великого Черного (Моргота), и позже не были союзниками Саурону, ненавидя всех пришельцев с востока. Они говорили, что с востока пришли высокие люди, злые сердцем, которые изгнали их из Белых гор. Может быть, еще во времена Войны Кольца остатки друхов жили и в горах Андраста, западного отрога Белых гор, но гондорцам были известны только те, кто жил в лесах Анориена.
Область между Изеном и Лефнуи называлась "Друвайт йаур", и в другом отрывке сказано, что слово "йаур" - "старый" - означает здесь не "первоначальный", а "бывший":
"Бесы" расселились по обоим склонам Белых гор в Первую Эпоху. Когда во Вторую Эпоху нуменорцы начали селиться на побережье, они укрылись в горах полуострова [Андраст], который нуменорцы не заселяли. Другая часть выживших друаданов жила у восточного конца гряды, [в Анориене]. Считалось, что к концу Третьей Эпохи выжили только те друаданы, что жили в Анориене, и их осталось очень немного. Поэтому другая область получила название "Старая пустошь Бесов" ("Друвайт Йаур"). Она так и осталась "пустошью", никто из гондорцев и роханцев там не жил, и мало кто из них бывал там; но жители Анфаласа считали, что часть древних "дикарей" все еще живет там, таясь от людей.
Но роханцы не замечали сходства между статуями в Дунхарроу, которые они называли "Бесовы камни", и "дикарями" Друаданского леса, и вообще не считали последних за людей, поэтому Гхан-бури-Гхан и говорил о том, что раньше Рохиррим преследовали "дикарей" ["оставь дикарей в покое в их лесах, и больше не трави, как зверей"]. Так как Гхан-бури-Гхан старался говорить на Всеобщем наречии, он (не без иронии) называл свой народ "дикарями"; разумеется: сами себя они называли иначе.
ПРИМЕЧАНИЯ

II
ИСТАРИ
Самый полный рассказ об Истари был написан, судя по всему, в 1954 г (во введении, на стр. 7, разъясняется его происхождение). Я привожу его здесь целиком и буду впоследствии ссылаться на него, как на "эссе об Истари".
Слово маг является используется как перевод квенийского истар (на синдарине - итрон): один из членов "ордена" (как его называют), которые говорили, подтверждая это на деле, что обладают обширными знаниями об истории и природе Мира. Этот перевод, вероятно, не очень удачен (хотя и, точно так же, как истар в Квэнья, имеет отношение к слову "мудрый" и к прочим словам познаний [английское "wizard" (здесь переведено как "маг") является однокоренным с "wise" (мудрый). Прим. перев.]), поскольку Херен Истарион, или Орден Магов, весьма отличался от "магов" и "волшебников" более поздних легенд. Они принадлежали исключительно к третьей эпохе и потом ушли, и никто кроме, быть может, Элронда, Кирдана и Галадриэль не узнал, кто они были и откуда пришли.
Те из людей, кто имел с ними дело, считали их (вначале) людьми, овладевшими знаниями и умениями путем долгого тайного обучения. Они впервые появились в Средиземье примерно в 1000 г. третьей эпохи, но в течении долгого времени они путешествовали в простом обличии старых, но крепких людей, путешественников и бродяг, собирающих знания о Средиземье и всем, что там живет, никому не раскрывая своих целей и возможностей. В те времена люди редко их видели обращали на них мало внимания. Но по мере того, как тень Саурона росла и принимала форму, они стали действовать более активно, всегда пытаясь противостоять Тени и предупредить эльфов и людей об опасности. Тогда среди людей далеко разнеслись слухи о том, как они приходят и уходят, вмешиваясь во многие дела. И люди увидели, что они не умирают, но остаются такими же (разве что они немного старели с виду), в то время как у людей проходят поколения. Поэтому люди начали их бояться, даже тогда, когда любили, и принимали их за эльфов (с которыми те часто общались).
Но Истари не были эльфами. Они пришли из-за Моря, с Заокраинного Запада, хотя в течении долгого времени об этом знал лишь Кирдан, хранитель Третьего Кольца, повелитель Серых Гаваней, который видел их высадку на западном берегу. Они были посланцами Повелителей Запада, Валар, которые по-прежнему держали советы по поводу управления Средиземьем, и когда тень Саурона вновь зашевелилась, решили таким образом противостоять ему. С согласия Эру они выбрали посланцев столь же высокого, что и они сами, рода, но облачили их в тела как у людей, настоящие, не иллюзорные, подверженные страху, боли, земной усталости и насильственной смерти, способные ощущать голод и жажду, но, хотя от многолетних трудов и забот они старились, их благородный дух не давал им умереть. Валар таким образом хотели исправить ошибки прошлого, в особенности то, что они пытались укрывать и оберегать эльфов, полностью раскрываясь в своей мощи и славе. Поэтому теперь их посланцам было запрещено являться исполненными величия или направлять стремления эльфов и людей открытым проявлением силы. Им было велено в скромных и слабых обличиях направлять эльфов и людей к добру советом и убеждением, стараться любовью и пониманием объединить все тех, кого Саурон, если он вернется, будет пытаться совращать и принуждать.
Не известно число членов Ордена, но среди тех, кто пришел на север Средиземья, где было более всего надежды (потому что там обитали остатки дунэдайн и эльдар), главными были пятеро. Пришедший первым имел благородный вид и осанку, волосы цвета воронова крыла и прекрасный голос - он был одет в белое. Он был искусен в ручных ремеслах и искусствах и почти все, даже Эльдар считали его главой Ордена. Остальные были: двое в одеяниях синего морского цвета, один в коричневом как земля, и последний, который производил меньше всего впечатления, менее высокий чем прочие, он казался более старым, был седовлас, одет в серое и опирался на посох. Но Кирдан при первой же встрече в Гаванях прозрел в нем величайший и мудрейший дух, он приветствовал его с почтением и передал в его хранение Третье Кольцо, Нарья Красное.
Он сказал: "Тебе предстоят великие труды и опасности и, чтобы твое задание не оказалось слишком трудным и изнуряющим, возьми это Кольцо - оно поможет тебе и облегчит труд. Оно было доверено мне лишь для того, чтобы сохранить тайну и здесь, на западных берегах, оно бездействует, но я полагаю, что в те дни, которые уже не так далеки, оно должно оказаться в более благородных, нежели мои, руках, с тем чтобы кольцо применялось для возжигания мужества в сердцах". И Серый Посланец взял Кольцо и сохранял его в тайне, но Белый Посланец (искушенный в разгадывании тайн) через некоторое время проведал об этом даре и позавидовал ему. С этого началась его тайная неприязнь к Серому, которая потом стала явной.
Впоследствии Белый Посланец стал известен среди эльфов как Курунир, Искусник, на языках людей севера - Саруман, но лишь после того, как он совершил много путешествий, вернулся в Гондор и поселился там. Мало что было известно на западе о Синих и у них не было никаких имен кроме Итрин Луин, "Синие Маги", потому что они ушли на восток вместе с Куруниром, но не вернулись. И неизвестно, остались ли они на востоке, выполняя то, ради чего были посланы, или погибли, или, как некоторые полагают, их заманил Саурон и они стали его слугами. Ни один из этих вариантов не является невозможным, поскольку Истари, как ни странно, облаченные в земные тела Средиземья, могут, как и люди и эльфы, отклонится от своих целей и творить зло, забыв о добре в поисках могущества для его совершения.
Вот отдельный отрывок, написанный на полях, который несомненно должен быть здесь:
Ведь сказано, что Истари, обретя тела, должны были учиться многому заново, медленно набирая опыт, и хотя они знали, откуда они пришли, память о Благословенных Землях была для них далеким видением, к которому они безмерно стремились (до тех пор, пока оставались верны своему предназначению). Так, вынося по доброй воле тоску изгнания и обманы Саурона, они исправляли зло тех времен.
На самом деле лишь из Истари оставался верным, и это был пришедший последним. Ведь Радагаст, четвертый, увлекся многочисленными зверями и птицами Средиземья; забыв о людях и эльфах, он проводил свое время среди диких животных. За это он получил свое имя (которое на древнем языке Нуменора означает, как говорят, "любящий зверей"). А Курунир Лан, Саруман Белый, пал, забыв о своем высоком долге, стал гордым и нетерпеливым. Он возжелал власти, которую искал, чтобы насаждать свою волю силой и противостоять Саурону, но попался в ловушку этого темного духа, более могущественного, чем он сам.
Эльфы называли пришедшего последним Митрандир, Серый Странник, поскольку он не жил на одном месте и не обзаводился ни имуществом, ни последователями, но все время ходил по западным землям от Гондора до Ангмара, от Линдона до Лориена, помогая всем в час нужды. Его дух был горячим и пылким (кольцо Нарья усиливало это), ведь он был Врагом Саурона, противопоставляя пожирающему и опустошающему пламени огонь воспламеняющий и помогающий в беде, когда гаснет надежда. Но его радость и быстрый гнев были скрыты пепельными одеяниями, так что лишь те, кто хорошо знали его, могли заметить пылающий внутри него огонь. Он мог быть весел и добр по отношению к молодым и наивным, но скор на резкие слова и упреки глупцам. Но он не был горд и не искал ни власти, ни восхвалений, и повсюду его любили те, кто сами не были горды. Большей частью он неустанно ходил пешком, опираясь на посох, поэтому люди севера называли его Гэндальф, "эльф с жезлом". Они считали его (хотя и ошибочно, как уже было сказано) эльфом, потому что он удивлял их чудесами (особенно он любил красоту огня), но он делал это большей частью ради веселья и удовольствия, вовсе не желая, чтобы перед ним трепетали или подчинялись из страха.
В другом месте рассказано о том, что когда Саурон вновь воспрял, Гэндальф тоже поднялся и частично раскрыл свою силу, возглавил сопротивление Саурону и в конце концов победил, бдительностью и многими трудами достигнув того, что было задумано Валар, превыше которых Единый. Однако сказано, что в конце того дела, ради которого он прибыл, он сильно пострадал, был убит, но был возвращен на короткое время после смерти облаченным в белое, став сияющим пламенем (хотя все же сокрытым, кроме случаев крайней нужды). И когда все завершилось и Тень Саурона была развеяна, он навсегда ушел за Море. А Курунир был ниспровергнут, унижен и погиб в конце концов от руки угнетенного раба. И дух его пошел туда, куда был обречен пойти и никогда - воплощенным или бестелесным - не возвращался в Средиземье.
Во Властелине Колец есть только общее замечание об Истари во вступлении к Повести Лет третьей эпохи в приложении B:
Когда прошла примерно тысяча лет и первая тень коснулась Великого Зеленолесья, Истари, или Маги появились в Средиземье. Впоследствии говорилось, что они пришли с Дальнего Запада и были посланы в противовес силе Саурона, чтобы объединить всех тех, кто желал противостоять ему. Но им было запрещено противопоставлять его силе силу или пытаться насильно или страхом подчинять эльфов и людей.
Поэтому они пришли в облике людей, хотя они никогда не были молодыми и лишь медленно старились, при этом они многое могли и руками и разумом. Они мало кому раскрывали свои настоящие имена, пользуясь теми, которые им давали. Двоих главных в их ордене (всего их там было, как говорят, пятеро) эльдар называли Курунир, "Искусник" и Митрандир, "Серый Странник", а люди севера - Саруман и Гэндальф. Курунир часто путешествовал на восток, но в конце концов поселился в Изенгарде. Митрандир был более всех прочих дружен с эльдар и странствовал по западу, никогда не сооружая себе постоянного жилища.
Далее следует рассказ о тех, кто хранил Три Эльфийских Кольца, в котором говорится, что Кирдан отдал Красное Кольцо Гэндальфу, как только тот прибыл в Серые Гавани из-за Моря ("потому что Кирдан видел глубже и дальше, чем кто-либо другой в Средиземье").
Только что процитированное эссе об Истари рассказывает много такого о них и их происхождении, чего нельзя найти во Властелине колец (а кроме того содержит несколько очень интересных замечаний о Валар, о сохранении ими интереса к Средиземью, признании ими ошибки, совершенной в древности, которая не будет здесь обсуждаться). Наиболее примечательным описанием Магов является словосочетание "члены их высокого рода" (рода Валар) и утверждения об их физических воплощениях. Но надо также отметить следующие детали: не одновременный приход Истари в Средиземье, признание Кирданом Гэндальфа величайшим из них; знание Сарумана о том, что Гэндальф обладает Красным Кольцом, и его зависть; идея о том, что Радагаст не выполнил свой долг, два безымянных "Синих Мага", которые ушли с Саруманом на восток, но, в отличие от него, никогда не вернулись в западные земли; число Истари (здесь сказано, что оно неизвестно, хотя "главных" среди них было пятеро); объяснение имен Гэндальф и Радагаст, а также синдаринских слов итрон, мн.ч. - итрин.
Фрагмент об Истари в Кольцах Власти (см. Сильмариллион, стр. 300) действительно очень близок к процитированному выше отрывку Приложения B к Властелину Колец, даже в выражениях, но первый не содержит следующей фразы (согласующейся с эссе об Истари):
Курунир был старшим и пришел первым, и после него пришли Митрандир и Радагаст, и остальные Истари, что ушли на восток Средиземья и не упоминаются в этих историях.
Большинство из оставшихся заметок об Истари (как о целом) к несчастью лишь часто неразборчивые торопливые наброски. Однако наибольший интерес представляет короткий и очень торопливый набросок рассказа о том, как на совете Валар, который, по-видимому, созвал Манвэ ("возможно он воззвал к Эру и попросил совета?"), на котором было решено отправить в Средиземье трех посланцев. "Кто пойдет? Они должны быть могучи, ровней Саурону, но должны расстаться с силой, и облачиться в плоть, чтобы быть на равных и завоевать доверие эльфов и людей. Но так они будут подвергаться опасности, потускнеют их мудрость и знание, и смущены они будут страхами, заботами и усталостью, что идет от плоти." Но только двое вышли вперед: Курумо, выбранный Аулэ, и Алатар, посланный Оромэ. Тогда вопросил Манвэ: "Где Олорин?", и одетый в серое Олорин, который только что вернулся из путешествия и сидел с краю, спросил, чего Манвэ хочет от него. Манвэ ответил, что он хочет, чтобы Олорин пошел третьим (и помечено в скобках, что "Олорин любил оставшихся Эльдар", очевидно для того, чтобы объяснить выбор Манвэ). Но Олорин заявил, что он слишком слаб для подобной задачи, а также боится Саурона. На это Манвэ ответил, что тем больше причин ему идти и он повелел Олорину (далее неразборчиво. Кажется, там есть слово "третий"). При этом Варда подняла глаза и изрекла: "Но не третьим", и Курумо запомнил это.
Набросок заканчивается сообщением о том, что Курумо [Саруман] взял Айвендила [Радагаста], так как Йаванна попросила его, и Алатар взял своего друга Палландо.
На другой странице набросков, явно относящейся к тому же периоду, сказано, что "Курумо пришлось взять Айвендила, чтобы угодить Йаванне, супруге Аулэ". Также там есть грубые схемы, сопоставляющие именам Истари имена Валар: Олорин - Манвэ и Варда, Курумо - Аулэ, Айвендил - Йаванна, Алатар - Оромэ, Палландо - также Оромэ (первоначально он соответствовал Мандосу и Ниенне).
В свете только что процитированного рассказа ясно, что значение этих сопоставлений в том, что каждый из Истари был выбран соответствующим Вала за внутренние качества, может быть даже они "относились к" соответствующему Вала в том смысле, в каком сказано о Сауроне в Валаквэнте (Сильмариллион, стр.32), что "изначально он был из Майар Аулэ, и глубокие знания этого народа остались с ним". Поэтому примечательно, что Курумо (Саруман) был избран Аулэ. Нет никаких намеков на объяснение того, почему понятное желание Йаванны включить в число Истари кого-нибудь с особенной любовью к сотворенному ею, могло быть достигнуто лишь навязыванием Радагаста в компанию Саруману; тогда как утверждение в эссе об Истари (стр. 247) о том, что, полюбив дикие создания Средиземья, Радагаст пренебрег той целью, ради которой был послан, может быть не совсем согласуется с идеей о том, что он был специально выбран Йаванной. Более того, и в эссе об Истари и в Кольцах Власти Саруман пришел первым и пришел один. С другой стороны, можно уловить упоминание о навязанной компании Радагаста в крайнем презрении Сарумана к нему, как об этом Гэндальф на Совете у Элронда:
"Радагаст Карий!' - рассмеялся Саруман, не скрывая более своего презрения. 'Радагаст приручатель птиц! Радагаст простак! Радагаст дурак! Тем не менее ему хватило ума сыграть уготованную мною роль."
Поскольку в эссе об Истари сказано, что двое ушедших на восток не имели имен, кроме Итрин Луин "Синие Маги" (в том смысле, конечно, что у них не было имен на западе Средиземья), здесь они названы: Алатар и Палландо, и они связаны с Оромэ, хотя нет никаких намеков на причины этой связи. Может быть (хотя это всего лишь предположение), что Оромэ имел наибольшие среди Валар знания о дальних землях Средиземья и что Синим Магам было предназначено прийти в эти места и остаться там.
Кроме того факта, что эти заметки (о том, как выбирали Истари) были безусловно написаны после Властелина Колец, я не смог найти никаких сведений о том, как они соотносятся с эссе об Истари по времени написания.
Я не знаю других заметок об Истари, кроме нескольких схематичных и частично неразборчивых записей, которые были написаны позже чем все приведенные выше, и вероятно написаны после 1972 г.:
Следует предположить, что все они [Истари], были Майар, то есть входили в сонм "ангелов", хотя не обязательно были одного ранга. Майар были "духами", хотя и способными к воплощению, и могли принимать "человеческие" (в особенности эльфийские) обличия. О Сарумане говорили (например сам Гэндальф), что он был главой Истари, в том смысле, что он занимал более высокое положение в Валиноре. Гэндальф, очевидно, был следующим по рангу. Сила и мудрость Радагаста показаны много меньшими. О двух других ничего не сказано в опубликованном тексте, кроме одной ссылки в перебранке Гэндальфа и Сарумана [Две Твердыни III 10]. Эти Майар были посланы Валар в решающий момент истории Средиземья, чтобы усилить сопротивление эльфов запада численно превосходящим силам востока и юга. Видно, что в этой миссии они вольны были выбирать любые возможные средства. Не было приказано, да и не предполагалось, что они будут действовать вместе, как средоточие силы и мудрости. У каждого были свои возможности и склонности, в соответствии с которыми Валар их и выбирали.
Остальные записи касаются только Гэндальфа (Олорина, Митрандира). На обратной стороне отдельной страницы, содержащей рассказ о том, как Валар выбирали Истари, находится следующая весьма примечательная заметка:
Элендил и Гил-Галад были союзниками, но это был "Последний Союз" эльфов и людей. В окончательном низвержении Саурона эльфы принимали мало участия (на стадии действия). Деяния Леголаса были, вероятно, наименьшими среди всех Девяти Путников. Галадриэль - величайшая из живших тогда в Средиземье эльфов - многое могла в области добра и мудрости, направлять и советовать в борьбе, не имела себе равных в сопротивлении (в особенности разумом и духом), но не была способна к карательным действиям. В своем роде она стала как Манвэ с поправкой на глобальность. Однако Манвэ, даже после Падения Нуменора и крушения старого мира, даже во время третьей эпохи, когда Благословенные Земли были удалены из "Кругов Мира", по-прежнему не был просто наблюдателем. Ясно, что именно из Валинора прибыли посланцы, которые позднее были названы Истари (или Маги), и среди них был Гэндальф, который смог стать координатором, направляющим и нападение и защиту.
Кем был "Гэндальф"? Говорят, что позднее (когда тень зла вновь проснулась в Королевстве), многие из "Верных" считали, что "Гэндальф" был последним воплощением самого Манвэ перед тем, как тот окончательно удалился на смотровую башню на Таникветил. (То, что Гэндальф говорил, что его имя "на Западе" было Олорин, согласно этой версии было всего лишь инкогнито, выбор псевдонима). Я (конечно же) не знаю ответа на это вопрос, а если бы и знал, не следовало бы выражаться яснее, чем сам Гэндальф. Но я думаю, что это не так. Манвэ не спустится с горы до Дагор Дагорат и наступления Конца, когда вернется Мелькор. Чтобы низвергнуть Моргота, он послал своего герольда Эонвэ. Тогда для того, чтобы победить Саурона, разве не должен был бы он послать меньшего (но могущественного) духа из ангелов, изначально равного Саурону, но не больше? Его звали Олорин. Но об Олорине мы никогда не узнаем больше того, что он раскрыл в Гэндальфе.
К этому прилагаются шестнадцать строчек аллитерационного стихотворения:
Ты предания жаждешь, прежде сокрытого,
о Пяти, что пришли из предальнего края.
Возвратился один лишь, вовеки же прочие
в Средиземье Людское стремиться не станут
до Дагор Дагората и дня Судебного.
Как сумел ты расслышать советы сокрытые,
Что велись в Амане Владыками Запада?
Ведь пути позабыты, туда пролегавшие,
И Манвэ к смертным не молвит слова.
Ветер Запада Древнего Зов донес,
Спящий дабы внял, сквозь ночную тишь,
под покровом тьмы прилетает весть
из забытых земель, затерявшихся лет,
сквозь моря времен, в мысли тех, кто ждет.
Ведь Старейший Король не о всех забыл.
Он смотрел, - Саурона все страшнее мощь...
Многое здесь порождает еще большие вопросы о внимании Манвэ и Валар к судьбе Средиземья после падения Нуменора, которые выходят за рамки этой книги.
После слов: "Но об Олорине мы никогда не узнаем больше того, что он раскрыл в Гэндальфе" мой отец добавил:
Кроме того, что Олорин - имя на языке Высших Эльфов и потому должно быть либо дано ему в Валиноре Эльдар, либо быть "переводом", который что-то для них значил. Какого же было данное или предполагаемое значение этого имени в любом из этих случаев? Слово Олор часто переводится как "мечта", но это не относится к большинству людских "мечтаний", во всяком случае не к мечтаниям во сне [по-английски "мечта" и "сон" обозначаются одним и тем же словом. Прим. перев.]. Эльдар включали сюда живые образы памяти, как будто воображаемые - на самом деле это было ясное видение в разуме тех вещей, которые не присутствовали физически в настоящее время в данном положении тела. Но не просто идея, но полный образ точно определенной формы, облеченный всеми деталями.
Отдельное этимологическое примечание дает такое же объяснение значению:
оло-с: видение, "фантазия": распространенное эльфийское слово для обозначения "создание в разуме" чего-то не существующего (не существовавшего) в Эа до этого момента, но Эльдар благодаря Искусству (Кармэ) способны были сделать его видимым и ощущаемым. Слово Олос обычно применялось к прекрасным видениям, имеющим целью искусство (а не, например, обман или обретение власти).
Перечисляются слова, происходящие от этого корня: квенийское олос - "мечта, видение", мн.ч. олози/олори; ола- (безличное) - "мечтать"; олоста - "мечтательный". Также упоминается Олофантур, раннее "истинное" имя Лориэна, Вала, который был "повелителем видений и мечтаний", впоследствии замененное в Сильмариллионе на Ирмо (как Нуруфантур было заменено на Намо (Мандос), хотя множественное Феантури для этих двух "братьев" сохранилось в Валаквэнте).
Вопрос об олос, олор очевидно связан с отрывком из Валаквэнты (Сильмариллион, стр. 30-31), где говорится, что Олорин жил в Валиноре в Лориэне и что
хотя он любил эльфов, он бродил среди них незримым, или приняв облик одного из них и они не знали, откуда приходили прекрасные видения или мудрые внушения, которые он вкладывал в их сердца.
В более ранней версии этого отрывка говорится, что Олорин был "советником Ирмо" и в сердцах тех, кто внимал ему, он пробуждал мысли "о прекрасных вещах, которых еще нет, но которые могут быть созданы для увеличения богатства Арды".
Существует длинная заметка, разъясняющее отрывок из Двух Твердынь IV 5, где Фарамир в Хеннет Аннун передает слова Гэндальфа:
У меня много имен в разных странах. Митрандир среди эльфов, Таркун среди гномов; в юности на давно забытом Западе я был Олорином, на юге - Инканус, на севере - Гэндальф, а на востоке я не бываю.
Эта заметка относится к периоду до публикации второго издания Властелина Колец в 1966 г. Вот ее текст:
Неизвестно точное время прибытия Гэндальфа. Он пришел из-за Моря, вероятно примерно в то время, когда появились первые признаки возрождения "Тени": снова появились и стали распространяться злые существа. Но он редко упоминается в записях и хрониках второго тысячелетия третьей эпохи. Вероятно он долго странствовал (в разных обличьях), не принимая участия в делах и событиях, а исследуя сердца эльфов и людей, которые противостояли или могли бы противостоять Саурону. Сохранилось его собственное утверждение (возможно искаженное и в любом случае понятое не до конца), что на западе в юности его имя было Олорин, но эльфы называли его Митрандир (серый странник), гномы - Таркун (говорят, что это значит "человек с посохом"), на юге - Инканус и на севере - Гэндальф, а "на востоке я не бываю".
"Запад" в данном случае очевидно означает Заокраинный Запад за Морем, не входящий в Средиземье, - имя Олорин на языке Высших Эльфов. "Север" должно быть относится к северо-западному району Средиземья, в котором большинство жителей или говорящих народов были оставались неискаженными Морготом и Сауроном. В этих местах сопротивление злу, оставленному Врагом, или его слуге Саурону, если бы он вернулся, было бы самым сильным. Границы этого региона были естественно размытыми - его восточной границей проходила по реке Карнен до ее слияния с Келдуином (Бегущей Рекой) , затем к Нурнен и оттуда на юг, к древним рубежам Южного Гондора. (Изначально в эту область входил и Мордор, который был занят Сауроном, хотя и находился вне его исходных земель "на востоке", как намеренная угроза нуменорцам и Западу). "Север", таким образом включал в себя все это обширное пространство: с запада на восток - от залива Лун до Нурнен и с севера на юг - от Карн Дума до южной границы древнего Гондора с ближним Харадом. Дальше Нурнен Гэндальф никогда не бывал.
Этот отрывок является единственным сохранившимся свидетельством его путешествий дальше на юг. Арагорн утверждал, что побывал "в далеких странах Руна и Харада, где звезды иные" (Хранители II 2). Совершенно необязательно, что и Гэндальф бывал там. Все эти легенды описывают в основном север, поскольку в качестве исторического факта полагается, что борьба с Морготом и его слугами происходила в основном на севере, в особенности на северо-западе, Средиземья. Это было из-за того, что эльфы, а затем люди, спасались от Моргота на запад, по направлению к Благословенной Земле, и на северо-запад, потому что там берега Средиземья были ближе всего к Аману. Таким образом Харад - "юг" - весьма расплывчатый термин, и хотя до падения Нуменора нуменорцы исследовали берега Средиземья далеко на юг, их поселения за Умбаром были поглощены [? Прим. перев.], или же они были основаны людьми, еще в Нуменоре совращенными Сауроном, и стали враждебными , войдя в подчинение Саурону. Но южные регионы, соседствующие с Гондором (люди Гондора называли их просто Харад - "юг", Ближний или Дальний), вероятно и тот и другой могли быть склонены на сторону "Сопротивления", и на них же Саурон тратил больше всего усилий в третью эпоху, поскольку там были у него самые большие человеческие резервы, готовые пойти против Гондора. В эти места Гэндальф вполне мог путешествовать в ранние дни своих трудов.
Но главным полем его деятельности был "север", а в нем его более всего занимал северо-запад: Линдон, Эриадор, долины Андуина. Основной союз он заключил с Элрондом и северными дунэдайн (следопытами). Гэндальф отличался особой любовью к "полуросликам" и знаниями о них, поскольку в своей мудрости он предчувствовал их исключительную важность и в то же время осознавал их самостоятельную значимость. Гондор меньше привлекал его внимание по той же причине, по которой он интересовал Сарумана - там был центр знания и силы. Его правители с древности по всем заветам твердо противостояли Саурону, по крайней мере политически: их страна возникла как угроза ему и продолжала существовать до тех пор, пока были силы противостоять оружием его угрозе. Гэндальф мало что мог сделать в направлении и наставлении гордых правителей Гондора и лишь на закате их власти, когда они воспряли смелостью и твердостью в безнадежной, казалось бы, ситуации, они серьезно привлекли его внимание.
Имя Инканус, очевидно "чуждое" - не на вестроне, не на эльфийском (на квэнья или синдарине), необъяснимое с точки зрения сохранившихся языков людей севера. Заметка в Книге Тана указывает, что это адаптированная к квэнья форма слова из языка Харадрим, означающего просто "северный шпион" (Инка + нус).
Слово Гэндальф так же подставлено в английский текст, как имена хоббитов и гномов. Это существующее скандинавское имя (в V?lusp? так назван карлик), которое я выбрал потому, что оно по-видимому содержит корень гандр - посох, в особенности "магический", и можно предположить, что оно означает "эльф с (магическим) посохом". Гэндальф не был эльфом, но в представлении людей был бы связан с ними, поскольку его союз и дружба с эльфами были широко известны. Поскольку это имя отнесено к "северу" целиком, Гэндальф должно представлять собой имя на вестроне, составленное не из корней, заимствованных из эльфийских языков.
Совершенно иной взгляд на значение слов Гэндальфа "на юге - Инканус" и другая этимология этого имени даются в заметке, написанной в 1967 г.:
Совершенно неясно, что подразумевалось под "на юге". Гэндальф утверждает, что не был "на востоке", а на самом деле он по-видимому ограничивал свои путешествия и заботу только западными землями, населенными эльфами и людьми, враждебными Саурону. В любом случае вряд ли он когда-либо путешествовал в Харад (или дальний Харад!) и задерживался там достаточно долго, чтобы ему дали специальное имя, на любом из чуждых языков этого малоисследованного региона. Юг, таким образом, должен обозначать Гондор (Гондор в широком смысле - все земли, признававшие сюзеренитет Гондора во время расцвета его могущества). Однако видно, что во времена этой Истории Гэндальфа в Гондоре люди высокого положения или нуменорского происхождения - Фарамир, Дэнетор и т. д. - всегда называют Митрандиром. Это из слово синдарина и оно упоминается как имя, употребляемое эльфами, но люди высокого положения в Гондоре знали и использовали этот язык. "Общеупотребительное" имя на вестроне или всеобщем языке очевидно имело значение "серый плащ", но поскольку было дано довольно давно, теперь уже звучало архаично. Вероятно примером могут послужить слова "серая хламида", использованные Эомером в Рохане.
Далее мой отец заключает, что "на юге" относится к Гондору и что Инканус (как и Олорин) было имя на квэнья, изобретенное в Гондоре в давние времена, когда квэнья еще много использовался образованными людьми и был языком многих исторических записей, как это было в Нуменоре.
Гэндальф, как сказано в Повести Лет, появился на западе в начале одиннадцатого века третьей эпохи. Если предположить, что он впервые начал появляться в Гондоре достаточно часто и оставаться достаточно долго, чтобы приобрести там имя или имена, скажем, во время правления Атанатара Алкарина, примерно за 1800 лет до Войны Кольца, тогда вполне возможно, что Инканус - данное ему имя на квэнья, которое впоследствии вышло из употребления и оставалось известным только образованным людям.
В этих предположениях этимология слова составляется из квэнийских ин(ид)- - "разум" и кан- - "правитель", в особенности в кано, кану - "правитель, управляющий, предводитель" (последний корень составляет вторую половину имен Тургон и Фингон). В этой заметке мой отец ссылается на латинское слова incбnus - "седовласый" так, как будто именно оно было действительным источником имени Гэндальфа, когда писался Властелин Колец. Если это правда, то это весьма странно. И в конце он говорит, что совпадение квенийского имени и латинского слова должно рассматриваться как "совпадение", так же как синдаринское Orthanc - "раздвоенная вершина" совпало с англосаксонским словом orpanc [над "p" стоит горизонтальная черточка. Прим. перев.] - "хитрый план" [возможны и другие варианты перевода. Прим. перев.], которое является переводом настоящего названия с языка Рохиррим.

III
ПАЛАНТИРИ
Несомненно, Палантиры никогда не были чем-то общеизвестным и общедоступным, даже в Нуменоре. В Средиземье они хранились под стражей на вершинах могучих башен, доступ к ним имели только короли, правители и доверенные хранители, ими никогда не пользовались открыто, и народу их не показывали. Но во времена королей палантиры не были чем-то зловещим. Пользоваться ими было вполне безопасно, и любой из королей или из тех, кому было поручено следить за Камнями, без колебаний сообщил бы, что известия о действиях или мнениях правителей соседних стран и областей получены им через Камни.
Когда окончились дни королей и пал Минас-Итиль, Камнями, по-видимому, перестали пользоваться, так как в летописях о них более не упоминается. После того, как Арведуи - Последний Король погиб в кораблекрушении в 1975 г., на севере не осталось ни одного Камня, который мог бы отозваться южными Камням. В 2002 г. был потерян итильский Камень. Оставались только анорский Камень в Минас-Тирите и Камень Ортханка.
Камнями перестали пользоваться и они были почти забыты. Тому было две причины. Во-первых, была неизвестна судьба итильского Камня; можно было предположить, что защитники Минас-Итиля уничтожили его, прежде чем крепость была захвачена и разграблена; на не исключено было, что он попал в руки Саурона, и мудрецы могли принять это в расчет. Похоже, что об этом действительно подумали, и было решено, что с помощью одного Камня Саурон не сможет причинить большого вреда Гондору, если не вступит в контакт с другим Камнем. Можно полагать, что именно поэтому анорский Камень, о котором молчат все летописи наместников вплоть до самой Войны Кольца, хранился в глубокой тайне; доступ к нему имели только правители-наместники, и никто из них, кажется, не пользовался им, кроме Денетора II.
Во-вторых, Гондор пришел в упадок, и почти все знатные люди королевства утратили интерес к истории и продолжали изучать только свои генеалогии, имена своих предков и родичей. Когда прервался род королей, в Гондоре наступило "средневековье": науки забывались, искусства увядали, ремесла становились все примитивнее. Послания пересылались с гонцами, срочные вести передавались сигнальными огнями, Камни Анора и Ортханка хранились как древние реликвии и были известны лишь немногим, а история Семи Камней древности была напрочь забыта; стихи о них еще помнили, но никто их не понимал; легенда о них превратились в сказки о древних королях, которые владели эльфийской магией и повелевали быстрокрылыми духами, собиравшими для них вести и переносившими послания.
Видимо, об ортханкском Камне наместники почти забыли: он был бесполезен для них, и ему ничто не угрожало в этой неприступной башне. Быть может, на него и не распространялись сомнения, связанные с итильским Камнем, но он находился в области, которой Гондор интересовался все меньше и меньше. Каленардон всегда был малонаселенной провинцией, а Черная смерть 1636 г. окончательно опустошила его. Оставшееся в живых население нуменорского происхождения постепенно перебралось в Итилиэн и поближе к Андуину. Изенгард оставался личным владением наместников, но и Ортханк стоял пустым; в конце концов его заперли, а ключи отправили в Минас-Тирит. Если наместник Берен и вспомнил о Камне, передавая их Саруману, то он, вероятно, подумал, что более надежного хранителя, чем сам глава Совета, противостоящего Саурону, ему не найти.
Несомненно, Саруман во время своих исследований основательно изучил все сведения о Камнях, которые не могли не привлечь его внимания, и убедился, что ортханкский Камень и поныне пребывает в башне. Ключи от Ортханка он получил в 2759 г., официально как хранитель Башни и наместник Правителя Гондора. В то время ортханкский Камень вряд ли мог заинтересовать Белый Совет. Только Саруман, которому удалось расположить к себе наместников, успело достаточно изучить летописи Гондора, чтобы оценить значение палантиров и придумать, как можно использовать оставшиеся; но своим соратникам он об этом ничего не говорил. Из-за своей зависти и ненависти к Гэндальфу он прекратил сотрудничать с Советом, который в последний раз собирался в 2953 г. Саруман превратил Изенгард в свою собственность (хотя и не заявлял об этом открыто) и перестал считаться в правителями Гондора. Разумеется, Совет не мог одобрить этого; но Саруман был независимым посланником и имел право бороться с Сауроном на свой страх и риск, если хотел.
В принципе, в Совете знали о Камнях и об их первоначальном расположении; но они не представлялись чем-то насущно важным: это была часть истории дунаданских королевств, удивительная и прекрасная, но теперь большинство Камней были утрачены, а оставшиеся почти бесполезны. Не следует забывать, что первоначально Камни были "безобидными", то есть не служили злу. Это Саурон сделал из них зловещие орудия обмана и подавления воли.
Возможно, Совет, предупрежденный Гэндальфом, и начал сомневаться в намерениях Сарумана относительно Колец, но даже Гэндальф не знал, что он стал союзником (или прислужником) Саурона. Это Гэндальф обнаружил только в июле 3018 г. Но, несмотря на то, что за последние годы Гэндальф расширил свои познания в истории Гондора, изучая его архивы, и передал их Совету, и он и весь Совет прежде всего интересовались Кольцом, а значение Камней так и не было ощенено. Очевидно, во времена Войны Кольца никто из Совета не вспомнил, что судьба итильского Камня остается неизвестной, и не задумался, что может произойти с тем, кто заглянет в один из оставшихся Камней, если итильский Камень действительно находится в руках Саурона. (Эта оплошность простительна даже таким умам, как Элронд, Галадриэль и Гэндальф, если принять во внимание, какие заботы их одолевали). Только происшествие с Перегрином на Дол Баране вдруг открыло, что "связь" между Изенгардом и Барад-дуром (а о том, что связь была, догадались, когда стало известно, что во время нападения на Хранителей на Парт Гален солдаты Изенгарда действовали заодно с Сауроновыми) поддерживалась через Камень Ортханка - и другой палантир.
Рассказывая Перегрину о палантирах ("Две твердыни", III, 11), Гэндальф хотел только дать хоббиту понять, с какой серьезной, древней и могущественной вещью тот связался. Он не стал раскрывать весь ход своих умозаключений, а только объяснил, как Саурону удалось овладеть Камнями, так что даже могущественным стало опасно иметь с ними дело. Но одновременно Гэндальф не переставал всерьез размышлять о Камнях и о том, какой свет проливает происшествие на Дол Баране на многое, что он давно замечал, а понять не мог: например, о необыкновенной осведомленности Денетора обо всех происшествиях в дальних краях и о его преждевременной старости, которая впервые проявилась, когда Денетору было немногим более шестидесяти, хотя он принадлежал к роду долгожителей. Должно быть, Гэндальф так спешил в Минас-Тирит не только потому, что время торопило и надвигалась война, но еще и потому, что боялся, что Денетор тоже пользовался палантиром, анорским Камнем, и хотел проверить, не может ли случиться, что он не выдержит жестокого испытания безнадежной войны и покорится Мордору, подобно Саруману. Эти сомнения Гэндальфа на счет Денетора во многом объясняют обращение Гэндальфа с Денетором после приезда в Минас-Тирит и в последующие дни.
Следовательно, Гэндальф начал всерьез принимать в расчет палантир Минас-Тирита только после происшествия с Перегрином на Дол Баране. Хотя, разумеется, он и раньше знал или догадывался о его существовании. О жизни Гэндальфа до конца Бдительного мира (2460) и основания Белого Совета известно мало, и он начал специально заниматься Гондором лишь после того, как Бильбо нашел Кольцо (2941), а Саурон открыто вернулся в Мордор (2951). Гэндальф (как и Саруман) искал прежде всего сведений о Кольце Исилдура, но можно предположить, что из архивов Минас-Тирита он почерпнул немало сведений о гондорских палантирах, хотя и не сумел оценить их значение так же быстро, как Саруман, который, в противоположность Гэндальфу, всегда больше интересовался всякими машинами и ухищрениями, дающими власть над людьми, чем самими людьми. Однако Гэндальф, возможно, уже тогда знал о происхождении и свойствах Камней больше Сарумана, потому что тщательно изучал все, что касалось истории древнего королевства Арнор и северных земель, и был в дружбе с Элрондом.
Анорский Камень хранился в тайне; о его судьбе после падения Минас-Итиля не упоминается ни в одном из анналов Наместников. Было известно, что ни Ортханк, ни Белая Башня Минас-Тирита ни разу не бывали во вражеских руках, что позволяло предположить, что Камни находятся там, где были с самого начала; но не было полной уверенности, что Правители оставили их на месте, а не "схоронили" в какой-нибудь тайной сокровищнице, быть может, даже не в крепости, а в каком-нибудь секретном убежище в горах, подобном Дунхарроу.
В романе Гэндальф должен был сказать, что он думает, что Денетор не трогал палантир, пока у него с годами не поубавилось мудрости. Он не мог говорить об этом как об установленном факте, потому что ответ на вопрос, когда и почему Денетор решился воспользоваться Камнем, так и остался в области догадок. Что бы ни думал Гэндальф по этому поводу, то, что известно о Денеторе, позволяет предположить, что он стал заглядывать в анорский Камень за много лет до 3019 года, и даже раньше, чем Саруман отважился или счел нужным воспользоваться Камнем Ортханка. Денетор унаследовал пост Наместника в 2984г., когда ему было пятьдесят четыре года; это был властный человек, очень мудрый, и для своего времени весьма ученый; он обладал могучей волей, верил в свои силы и ничего не боялся. Люди впервые обратили внимание на его "мрачность" в 2988 г., когда умерла его жена Финдуилас, но вероятнее всего, он обратился к Камню тотчас же, как получил власть: он долго изучал предания о палантирах и их использовании в секретных архивах Наместников, доступных только Правителю и его наследнику. Возможно, он уже в последние годы правления Эктелиона II, своего отца, жаждал воспользоваться Камнем, потому что в Гондоре опять наступили беспокойные времена, а его личное положение в государстве было ослаблено славой "Торонгиля" и расположением, которое выказывал ему Эктелион. Так что по крайней мере одним из мотивов действий Денетора была зависть к Торонгилю и нелюбовь к Гэндальфу, которого его отец привечал, следуя советам Торонгиля: Денетор хотел превзойти этих "узурпаторов" осведомленностью и, по возможности, следить за ними, когда их не было в городе.
Следует различать борьбу Денетора с Сауроном, которая сломила его, и то усилие, которое всегда приходилось совершать, имея дело с Камнем. Это усилие Денетор считал посильным для себя, и небезосновательно; а с Сауроном он, скорее всего, не сталкивался в течение многих лет и, вероятнее всего, даже не брал в расчет возможность такой встречи. О пользовании палантирами и различии между "видением" с помощью одного Камня и передачей мыслей с помощью двух сообщающихся Камней см. ниже. Научившись обращаться с Камнем, Денетор мог узнавать многое о том, что происходит в мире, с помощью арнорского Камня, и даже когда Саурон заметил это, Денетор мог продолжать самостоятельные наблюдения, пока у него хватало сил управлять Камнем по своей воле и противостоять Саурону, который все время пытался "подчинить" себе анорский Камень. Не следует забывать, что Камни были лишь малой частью замыслов и интриг Саурона: он пользовался ими, чтобы обманывать двоих из своих противников и оказывать на них влияние, но при всем желании не мог бы не сводить глаз с итильского Камня. Подчиненным он таких вещей не доверял; да и не было среди его прислужников никого, кто мог бы померяться умом и волей с Саруманом или хотя бы с Денетором.
Денетору помогало еще и то, что Камни легче повиновались тем, кто пользовался ими по праву: во-первых, законным "наследникам Элендиля" (например, Арагорну), а во-вторых, тем, кто подобно Денетору, унаследовал право на них, чем Саруману или Саурону. Недаром и последствия были разные. Саруман покорился Саурону и начал воевать на его стороне или, по крайней мере, перестал бороться с ним. Денетор же остался неколебимым врагом Саурона, но поверил, что его победа неизбежна, и впал в отчаяние. Разумеется, прежде всего так вышло потому, что Денетор был человек могучей воли и оставался самим собой до тех пор, пока его не сразил последний удар: смертельная (по-видимому) рана единственного сына. Он был горд, но ни в коем случае не себялюбив; он любил Гондор и свой народ и считал, что сама судьба предназначила ему управлять этой страной в это страшное время. Но дело еще и в том, что анорский Камень принадлежал ему ПО ПРАВУ, и ничто не препятствовало ему пользоваться ми (кроме благоразумия). Он, должно быть, догадывался, что итильский Камень оказался в руках Врага, но не боялся встречи с ним, полагаясь на свои силы. И нельзя сказать, что эта уверенность оказалась совершенно беспочвенной. Саурону не удалось подчинить его своей воле, он мог влиять на Денетора, только отводя ему глаза. Вероятно, сперва Денетор не обращал свой взгляд в сторону Мордора и довольствовался "дальним обзором" через Камень; отсюда его удивительная осведомленность о событиях в дальних краях. Вступал ли он в контакт с Камнем Ортханка и Саруманом, нигде не говорится; вероятно, вступал, и с немалой пользой для себя. Саурон не мог вмешаться в их беседы: "подслушивать" мог только тот, кто смотрел в главный Камень Осгилиата. Когда два Камня "выходили на связь", третьему они не отзывались.
Должно быть, короли и наместники сохранили в Гондоре немало сведений о палантирах и передавали их своим наследникам, хотя Камнями более не пользовались. Камни были дарованы Элендилю и являлись неотъемлемой собственностью его наследников, единственных людей, которые имели на них право; но это не значит, что с ними мог иметь дело только один из "наследников". По закону, Камнями мог пользоваться любой, кому они были поручены "наследником Анариона" или "наследником Исилдура", т.е. законным королем Гондора или Арнора. На самом деле ими в основном и пользовались такие доверенные лица. У каждого Камня был хранитель, в обязанности которого входило "смотреть в Камень" в определенные часы, или по приказу, или при необходимости. Позднее, когда в Гондоре возросло значение должности наместника и она стала пожизненной, так что у короля был как бы постоянный "дублер", Камни, по-видимому, почти полностью перешли в руки наместников, и с тех пор предания об их свойствах и использовании хранились и передавались в их роду. Поскольку должность Наместника стала наследственной с 1998 г., право пользоваться Камнями и передавать это право другим Денетор унаследовал по закону и оно принадлежало ему в полной мере.
Однако по поводу того, о чем рассказано во "Властелине Колец", следует заметить, что, помимо и сверх такой доверенности, даже полученной по наследству, любой "наследник Элендиля" (т.е. его признанный потомок, по праву рождения владеющий престолом или княжеской властью в одном из нуменорских королевств) ИМЕЛ ПРАВО пользоваться любым палантиром. Так, Арагорн предъявил права на ортханкский Камень потому, что этот палантир в данное время не имел владельца или хранителя, а также потому, что он с юридической точки зрения был законным королем Гондора и Арнора и мог, буде пожелает, с полным правом потребовать обратно все то, что было передано и пожаловано его предшественникам.
"Наука о Камнях" ныне забыта, и может быть восстановлена лишь частично, по догадкам и по сохранившимся записям. Камни представляли собой идеальные сферы. Когда они были в бездействии, казалось, что они сделаны из непрозрачного черного стекла или хрусталя, но очень прочного. Меньшие Камни были около фута в диаметре, а большие, например, камни Осгилиата или Амон Сул, были так велики, что их нельзя было поднять в одиночку. Первоначально они помещались на специальных подставках, невысоких круглых столах с чашей или углублением посередине, и их можно было вращать руками. Они были очень тяжелые, но абсолютно гладкие, и их нельзя было разбить, уронив или сбросив со стола. Их вообще нельзя было уничтожить никакими средствами, доступными людям в те времена, хотя некоторые считали, что сильный жар, например, пламя Ородруина, может расплавить их, и что именно это произошло с итильским Камнем при падении Барад-дура.
У них были постоянные "полюса", хотя никакими знаками они обозначены не были, и на своих подставках они устанавливались "вертикально", так что линия, соединяющая полюса, была направлена к центру Земли, и нижний полюс находился внизу. "Видящая" поверхность Камня была расположена вдоль "экватора". Она воспринимала изображение и передавала его наблюдателю, находящемуся на противоположной стороне, так что тот, кто хотел посмотреть на запад, должен был встать к востоку от Камня, а если он хотел потом взглянуть на север, он должен был перейти налево, к югу. Но второстепенные Камни, например, ортханкский, итильский, анорский и, вероятно, Камень Аннуминаса, имели фиксированное направление, так что, к примеру, западная сторона смотрела только на запад, а в другом направлении ничего не показывала. Если Камень смещался, его возвращали в прежнее положение методом проб, вращая его в разные стороны. Но если Камень был снят с подставки, найти нужное положение было не так-то просто. Так что это была "чистая случайность", как называют это люди (сказал бы Гэндальф), что Перегрин, возясь с Камнем, нашел, по-видимому, более или менее "верное" положение и, сидя к западу от Камня, посмотрел сквозь него на восток в нужном направлении. Главные Камни не были фиксированными, их можно было вращать как угодно, и они могли "видеть" в любом направлении.
Поодиночке палантиры только "смотрели" - звук они не передавали. Пока ими не управляла чья-нибудь воля, изображения в них были (или казались) случайными. С высоты они видели вдаль на большое расстояние, но изображение было расплывчатым и искаженным, и передний план смешивался с тем, что было позади. Кроме того, обзору могла воспрепятствовать темнота или "затемнение" (см. ниже). Палантиры свободно видели сквозь физические препятствия, но не видели того, что находится в темноте: они видели то, что находится за горой или за каким-то неосвещенным пространством, но внутри они видели только то, на что падал хоть какой-то свет. Сами они ничего не освещали. От их Наблюдения можно было укрыться с помощью так называемого "затемнения", благодаря которому отдельные предметы или места виделись в Камне только как пятна тени или густого тумана. Как это делали (те, кто знал о Камнях и подозревал, что за ним наблюдают) - остается одной из утерянных загадок палантиров.
Наблюдатель мог усилием воли сделать изображение четким в какой-то точке, лежащей в том направлении, куда смотрел Камень. Неуправляемые изображения были очень маленькими, особенно во второстепенных Камнях, но они казались больше, если встать на некотором расстоянии от палантира (лучше всего футах в трех). Но если наблюдатель был опытен и обладал сильной волей, он мог приблизить и увеличить отдаленные предметы, сделать их более четкими и удалить "задний план". Например, человек в палантире виделся крошечной фигуркой, размером в полдюйма, и его трудно было разглядеть на фоне ландшафта или в толпе; но усилием воли изображение можно было сделать четким и увеличить до фута, так что он был виден отчетливо, как на картинке, и наблюдатель мог узнать его в лицо. С помощью большего усилия можно было даже проявить отдельные детали, интересующие наблюдателя: к примеру, можно было посмотреть, нет ли у него на руке кольца.
Но такие усилия воли требовали большого напряжения. Поэтому к ним прибегали только тогда, когда нужно было срочно получить какую-то информацию, и наблюдателю было известно, что именно требуется рассмотреть. Когда Денетор, озабоченный событиями, происходящими в Рохане, сидел у анорского Камня и размышлял, не следует ли немедленно приказать зажечь сигнальные огни и послать "стрелу", он мог обратить взгляд на северо-запад, к Рохану, в сторону Эдораса и Изенских бродов. В это время там можно было увидеть движущиеся группы людей. Он мог приглядеться к одной из этих групп, разглядеть, что это Всадники, и, наконец, обнаружить кого-то знакомого: например, Гэндальфа, который ехал с подкреплениями к Хельмову ущелью и вдруг повернул коня и ускакал на север.
С помощью палантиров нельзя было проникать в мысли людей, не знающих или не желающих этого: передача мыслей зависела от воли обоих собеседников, и мысль (воспринимаемая как речь) могла быть передана только с помощью двух сообщающихся Камней.

---

Copyright (c) Портал Средиземья